Поэты Н.И. Глазков, В.А. Журавлёв и Н.И. Ладыгин. Тамбов. Фото 1960 года

Тамбовские страницы творческой биографии Глазкова

В конце прошлого года получил письмо от знакомой, разбиравшей архив своего отца: «Владимир Павлович, что такое ТЮК? Это слово встречается в письмах Глазкова к папе». Стал искать ответ в своих архивах, попутно соображая: что бы это могло быть?

Первое, что пришло на ум — это Хармс, смешной, дурашливый и пронзительно-горький одновременно. У него есть сценка, которая так и называется – «Тюк!»:

…Ольга Петровна колет дрова. При каждом ударе с носа Ольги Петровны соскакивает пенснэ. Евдоким Осипович сидит в креслах и курит.

О л ь г а П е т р о в н а (ударяет колуном по полену, которое, однако, нисколько не раскалывается).

Е в д о к и м О с и п о в и ч: Тюк!

О л ь г а П е т р о в н а (надевая пенснэ, бьет по полену).

Е в д о к и м О с и п о в и ч: Тюк! <...>

Это было в 1933 году. Рассказ, в общем-то, о том, как жизнь заставила интеллигентную женщину колоть дрова. Итоги революции: безысходность, беззащитность, бессмысленность... Да вот же он, Глазков!

Живу в своей квартире

Тем, что пилю дрова.

Арбат, 44,

Квартира 22.

Кто только ни цитировал эти строки. Сколько раз читал их — и только сейчас обнаружил эту аллюзию. С настоящими стихами всегда так: столько пластов, что не сразу доберёшься до второго и третьего смысла. Так и Глазков и Хармс – разное время, разные судьбы, оба неповторимы и уникальны — но сколько родственного в их творчестве! Хармс называл себя «чинарём»-скоморохом, а Глазков писал:

Я сам себе корёжил жизнь,

Играя дурака...

У обоих за маской скомороха таилась глубинная мудрость. Но для отсылки к Хармсу должны быть какие-то подтверждения. Возможно, это и не тот «ТЮК». Разбираю многочисленные письма Глазкова в Тамбов, подписи на тамбовских фотографиях, открытках-коллажах, посвящения друзьям-тамбовцам на знаменитых «самсебяиздатовских» книжечках, простые и смешливые записочки на трамвайных билетиках, фантиках, упаковках от чая:

Никифоров,

Талантлив и смышлён,

Пил этот чай,

Приехав на Цейлон!

А вот другая записка этому же адресату:

«Дорогой Тёзка! Посылаю тебе акростихи, посвящённые разным женщинам.

Раздай их своим знакомым от моего имени.

Женщины всегда радуются, когда получают им посвящённые акростихи.

С дружеским приветом

Глазков».

Тёзка – это Николай Алексеевич Никифоров, основатель Литературного музея в Тамбове, собиратель и краелюб, как он себя называл. А Давид Бурлюк назвал его своим приёмным сыном. Никифорова связывала многолетняя дружба с Василием Каменским, Рюриком Ивневым, Василием Казиным, Рокуэллом Кентом, Евгенией Ланг и многими другими выдающимися деятелями искусства. Благодаря бережно хранимым им письмам можно добавить новые страницы, а то и главы в биографии этих замечательных людей. В случае с Глазковым материала набралось на целую книгу, а экспонатов — на целый музей. И то, и другое в Тамбове обязательно будет.

Про Никифорова в шутку говорили, что любому дому после его визита пожар уже не страшен. Забирал всё, но «пострадавшие» не расстраивались: Никифоров мог убедить, что в веках можно остаться только в его музее.

И Николай Иванович не обижался, а принимал действенное участие в формировании коллекции никифоровского музея, присылая ему свои книги и вырезки с публикациями в газетах из разных уголков страны, пригласительные билеты и программки литературных вечеров, автографы собратьев по цеху — и даже волосок мамонта из якутской вечной мерзлоты! Вот отрывок из его письма Никифорову: «Мои соседи, заслышав от меня о великом тамбовском коллекционере Никифорове, вознамерились подарить Тамбовскому Литературному Музею имеющуюся в их распоряжении картину работы старинного мастера.

Как поступают Цезари́?

«Приди, увидь и забери».

А ещё он присылал новые стихи, очерки и миниатюры, которые не без участия Никифорова появлялись на полосах тамбовских газет.

Вот, кстати, один из присланных Никифорову акростихов для дам:

Тамбов хорош бывает летом,

А не студёною зимой.

На Цне, поэтами воспетой,

Ему приятен летний зной.

Чудесен солнышком согретый

Красивый пляж, поскольку там

Есть очень много милых дам!

Что ни говори, а юмор составлял ярчайшую грань глазковского таланта, сверкавшую всеми оттенками — от иронии и самоиронии до лёгких экспромтов, от жизнерадостного смеха до горькой улыбки... Так не с юмором ли связан загадочный «ТЮК»? Глазков был мастером и хозяином слова, умел подчинить его себе, а в случае необходимости — создать новое. Так возник «самсебяиздат» – самиздат, давший имя целой эпохе культурной жизни страны, так возникли передающие сущность самого Глазкова «Поэтоград» и «шахматёж». Так возникли и тамбовские аббревиатуры, например, «ВКПб» – Великий Коллекционер Пригласительных билетов (это о Никифорове) и «ТДЛ» – Тамбовский Дом Ладыгиных. Последняя аббревиатура не случайно созвучна со знаменитым ЦДЛ: дом Ладыгиных был средоточием тамбовской культурной жизни. В первую очередь, конечно, речь идёт о главе этого дома — Николае Ивановиче Ладыгине — художнике и поэте, разделявшем с Глазковым помимо литературных интересов также и увлечение шахматами:

Там с картинами и книгами

Проживал хороший друг,

И Тамбовский Дом Ладыгина –

Расшифровка этих букв…

Ладыгин был старше на пятнадцать лет, Глазков относился к нему с большим почтением, называя его «тамбовским Леонардо да Винчи». Однако это не мешало ни их дружеским отношениям, ни перестрелке эпиграммами и шуточными посвящениями. Стихотворение «В октябре на Цне», посвящённое Глазкову, Ладыгин заканчивает словами:

Мы все, сбираясь снова вместе

И помня у реки момент,

Поэту в заповедном месте

Должны воздвигнуть монумент.

Монумента не воздвигли (пока!), но образ отважного поэта на берегу студёной Цны был увековечен сыновьями Ладыгина, Борисом и Алексеем, у которых генетическая склонность к искусству проявилась в фотографии. Сохранилась большая коллекция снимков, запечатлевших Глазкова в кругу тамбовских друзей.

Первый раз Глазков приехал в наш город по приглашению своего студенческого друга Никифора Ульева в начале 1953 года. В июле того же года тамбовцы впервые увидели стихи Глазкова на страницах местной прессы. Газета «Молодой сталинец» опубликовала его стихотворение «Наша речка»; автору был выплачен гонорар в триста рублей. Судя по тематике стихотворений, опубликованных в 1953 году, Николай Иванович наведался в Тамбов и летом.

С тех пор Тамбов стал для Глазкова постоянной точкой притяжения. «И в городе Тамбове я был пятнадцать раз», – заявлял он в стихах. Теперь мы можем сделать поправку: не пятнадцать, а по меньшей мере семнадцать. И это не считая проездов, когда, возвращаясь из путешествий с Востока и Юга, поэт выходил на тамбовский перрон в надежде встретить знакомые лица. И если бы встретил, наверняка ещё недельку-другую провёл бы в Тамбове:

Там сильно чувствуется Русь,

Сильней, чем где-нибудь ещё!..

Лишь этим объяснить берусь,

Что мне в Тамбове хорошо!

Это было время мощного творческого потенциала наших литераторов, насыщенной культурной жизни, и появление Глазкова в этой среде неизменно приводило к её оживлению — сродни волнению, описанному его предшественником в «Тамбовской казначейше». Он оказывал влияние на всех: на коллег и людей с литературой не связанных, на старых и юных, на образованных и не очень — своей необычностью, непредсказуемостью, непосредственностью, парадоксальностью мыслей в стихах, прозе, в поступках. Традиционные Дни поэзии превращались в недели и охватывали не только областной центр, но и районы, и даже самые глубинные деревни. Туда выезжали с выступлениями и тамбовские поэты, и гости из столицы, и ставшие москвичами наши земляки Вячеслав Богданов, Павел Дорошин, Анатолий Куприн, Василий Журавлёв, и ставшая нашей землячкой москвичка Майя Румянцева. А для Глазкова открытием стало село Глазок, где поэты и прозаики встречались с колхозниками:

Товарищам глазковцам

Я почитал стихи,

Товарищи глазковцы

Мне словно земляки.

И мне, как стихотворцу,

И им хвала и честь:

Есть у меня глазковцы,

У них писатель есть!

В юбилейном, 1979 году, он прислал Никифорову трёхактную пьесу для кукольного театра «Одно разумное желанье». «Название это совпадает с моим желаньем: увидеть свою пьесу на сцене кукольного театра. Если сумеешь мне помочь, то, пожалуйста, помоги! Для меня это очень важно, в год Глазкова тем паче!» – писал Николай Иванович. Очевидно, Никифоров сообщил ему чьи-то замечания, потому что в ответ от Глазкова последовало:

«Никаких идиотских поправок я не приму.

Следует подождать возвращения главного режиссёра и предложить лично ему пьесу.

Если он разумный человек, то примет её для своего театра.

Вот так».

Вот так!

Перебираю переписку, делаю заметки для будущей книги «Тамбовский Поэтоград Николая Ивановича». И вдруг — вот оно:

«23 февраля 1968 года.

Дорогой Николай Алексеевич!

В январе 1969 года мне исполняется 50 лет! Это великое Пятидесятилетие следует знаменательно отметить.

Уже сейчас надо создать ТЮК — Тамбовскую Юбилейную комиссию...»

Что? ТЮК?!! Да вот что такое – ТЮК!

Председателем ТЮКа Глазков предлагает назначить Ладыгина, а секретарём — Никифорова, что вполне резонно. Кстати, загадку про ТЮК мне прислала из Санкт-Петербурга дочь Ладыгина, Татьяна Николаевна...

14 ноября ушедшего года в Мытищинском историко-художественном музее наша тамбовская делегация поэтов, журналистов, краеведов, музееведов и коллекционеров встретилась с Николаем Николаевичем Глазковым, его братом Александром Михайловичем, а также с писателем, депутатом и общественным деятелем Виктором Михайловичем Сошиным. Обсуждали, как отметить юбилей поэта в Мытищах, Москве и Тамбове, составили план, распределили обязанности и поняли, что наше добровольное сообщество — теперь и есть тот самый ТЮК, объединявший полвека назад тамбовцев-стихотворцев, друзей Николая Ивановича. И теперь, возможно, не потребуется ещё полвека, чтобы расшифровать это слово – забавное, ёмкое, острое и многозначное – как строчка из Глазкова.