Качели

Рано утром меня разбудил голос. Он доносился с нашего двора – пронзительный, детский, высокий. Это была незнакомая песня. Точнее беспрестанно повторяющийся припев: «Никто не мо-о-ожет меня оста-авить о-одну…, никто не мо-о-ожет меня оста-авить о-одну».

Своя ли это была песня или где-то услышанная – не знаю, но эмоциональность, я бы даже сказал – страстность, подкупали.

Я встал с постели, выглянул в окно и увидел: девочка, лет семи, в оранжевом платьице, с собранными в задорный хвостик рыжими волосами, держась за стропы подвешенных к высокой ветке качелей, кружась и одновременно раскачиваясь, парила над землёй, и лицо её, обращённое к небу, то зажигалось, то гасло, пролетая в качающейся ажурной вязи лиственной тени.

Рыжий хвостик весёлой кометой играл на искусственном ветру.

Поджатые крест – на – крест тонкие ножки тянули мыски.

Полёт! Невесомость! Ритм! – «Никто не мо-о-ожет меня оста-авить о-одну. Никто не мо-о-ожет меня оста-авить… – тут вдруг последнее слово припева, словно спохватившись, не прозвучало.

Меня ущипнула лёгкая досада: я уже успел влюбиться в эту непосредственность и упоение.

«Что же ты замолчала? И качели уже так песенно не летят, а как-то пьяно, безвольно, мотаются без всякого ритма.

И лицо твоё совершенно погасло.

Не уж-то – всё…?! Неужели, вот прямо сейчас, всё остановится, съёжится, кончится?! Нет – этого просто не может быть! Так не должно быть! Это просто нелепо! Бессмысленно!

Утро мгновенно потеряло свой освежающий привкус.

Ко мне цинично подкралась пасмурная зевота.

Но тут девчонка неожиданно резко снова оттолкнулась от земли и снова легко взлетела, покрываясь золотистой рябью солнечных пятен и ещё громче, уже с каким-то вызовом и задором, запела:

«…Но ты от меня не уйдёшь нику-уда!

И ты не оставишь меня нико-огда!…»

Счастливая улыбка снова обратила её лицо к солнцу, а золотая комета волос снова начала разрезать утренний воздух.

Тут я вдруг явственно ощутил, как на моих глазах произошло волшебство: маленькая колдунья, со всей своей детской непосредственностью, преобразила себя, а вместе с собой и весь мир, с помощью всемогущего песенного слова.

Всё правильно, моя девочка: твоё сердце тебя не обманывает – всё происходит по волшебству, если только ты в это отчаянно веришь.

Ты не останешься одна ни-ко-гда! И он не уйдёт от тебя ни-ку-да!

Аня

Ты явилась на свет бездыханной, совсем крошечной, без ногтей, величиной со столовую ложку.

Врачам силой пришлось заставить тебя ожить.

«Спящей царевной», в шутку назвала тебя мать, чуть не разродившаяся тобой при рубке дров.

«Кило двести» – объявила медсестра в роддоме, что прозвучало почти как приговор.

Но мать, приехав домой, укутала тебя ватой, положила на русскую печь и сказала, перекрестясь: «Бог даст – выживет…».

И ты выжила.

Тебя очень любили и, наверное, по-своему очень жалели кошки.

С первого дня они, часто сразу втроём, обволакивали своим сладким урчанием и пушистым теплом твой безмятежный сон.

Ты росла удивительно тихой. Просыпалась всегда с улыбкой.

«Блаженная…» – говорила тётя Маша.

Блаженная и есть: уж я-то тебя знаю.

И хотя тебе уже перевалило за сорок, но не берёт тебя ни плутовство этого мира, ни чужая колючая зависть, ни тяжесть добывания хлеба насущного.

И сколько бы тебя не обманывали, не обкрадывали, не обижали – идешь ты по жизни всё так же: с широко распахнутыми глазами, светлой улыбкой каждому встречному, идёшь так, что кажется – ни какая чёрная сила не способна замутить твоего чистого, незлобивого сердца.

Ты до сих пор живёшь «без ногтей».

Знаешь? – с тобою ожил и я…

Белый танец

До сих пор ещё помнят мои кончики пальцев взволнованное тепло её тела и на дне моих зрачков ещё мерцает её застенчивая улыбка.

У неё оказалось очень музыкальное, похожее на мечтательный вздох, имя.

В танце мы не проронили от стеснения ни единого слова.

Я танцевал первый раз в жизни.

Сладко, безумно сладко вспоминать, как сначала я невольно выделил её из пёстрой стайки девчонок, стоящих у противоположной стены, как объявили Белый танец, как она двинулась мне навстречу, а я, не отрываясь, глядел на её невесомую походку…

«Неужели она подойдёт ко мне?! Неужели я ей…?!!!»

Что она мне сказала? Что я ей ответил? – не помню.

Помню только эту всеобъемлющую, вселенскую дрожь от соприкосновения наших тел.

Ещё помню большие, доверчивые глаза; покрытую лёгким загаром шею, тонкий аромат духов, отдающий лимонной цедрой.

Помню нашу прогулку после танцев вдоль песчаной косы, которая словно уводила нас на край света. Помню удивительной красоты июльский закат; крики пикирующих ласточек-береговушек, гомон чаек и взволнованный шёпот молоденьких тополей.

Настроение, разлитое в окружающем пейзаже, охватило и нас.

Мы на удивление легко разговорились. Вернее я говорил, а она слушала.

Первый раз в жизни я был кому-то так интересен.

От собственной откровенности меня охватила непонятная дрожь.

Такого со мной, признаться, никогда ещё не было.

Я был бесконечно благодарен ей за столь обезоруживающе-тёплое внимание. Когда я, неожиданно для самого себя, выговорился до самого донышка, то встретил такой распахнутый настеж взгляд, что дальнейшие слова были уже лишними, и мы долго, с удовольствием, шли молча. Я держал её за руку и с пронзительной ясностью чувствовал, что роднее и ближе её у меня никого не было и не будет.

Над нами, не переставая, кружили белоснежные чайки, и я невольно, со счастливой улыбкой вспомнил, с чего всё началось: с Белого танца!