Из материалов к новой книге о Николае Глазкове

Один из авторов воспоминаний о Николае Глазкове сделал предположение, что у настоящего поэта должна быть вторая малая родина и что для Глазкова этой второй малой родиной была Якутия. Может быть, сам поэт и не возражал бы против такого утверждения, однако он успел сказать немало добрых слов и строф не только о Якутии, но и о Тамбове, в котором бывал за много лет до того, как начал осваивать Якутию.

Знаменитую его строчку «и в городе Тамбове я был пятнадцать раз» мы можем теперь уточнить: не пятнадцать, а семнадцать. Впрочем, и эта циферка нуждается в корректировке. Неоднократно Николай Иванович писал своим друзьям, «тамбовчанам-молодчанам», как он их называл, что, возвращаясь из южных или восточных краёв Советского Союза, гулял по тамбовскому перрону в надежде встретить хоть кого-то из знакомых. И если бы встретил, наверняка ещё недельку-другую провёл бы в Тамбове.

Это было время мощного творческого потенциала наших литераторов, насыщенной культурной жизни, и появление Глазкова в этой среде неизменно приводило к её оживлению. Традиционные Дни поэзии превращались в недели и охватывали не только областной центр, но и районные, и даже самые глубинные деревни. Туда выезжали с выступлениями и тамбовские поэты, и гости из столицы. «Если Стрыгин не пригласит меня, я не приеду, и День поэзии превратится для вас в ночь!» – полушутя-полусерьёзно грозился Глазков в письме «тамбовчанам-молодчанам» накануне одного из таких мероприятий.

Впервые Николай Глазков приехал в Тамбов в 1953 году к Ульяночке, как он называл своего однокашника Никифора Ульева. На экземпляре книги воспоминаний о Николае Глазкове, хранящемся в собрании Н. А. Никифорова, Ульев написал: «С Николаем Глазковым я вместе учился в Литературном институте имени Горького (я был на втором курсе, он – на третьем). Появление книг Н. Глазкова «Избранное» и воспоминания о нём – отрадное событие». Но это было значительно позже, спустя десять лет после смерти Глазкова, а тогда, в начале пятидесятых, никто их не печатал, да и мало кто знал. Те поэты и прозаики, с которыми Ульев познакомил Глазкова, были совершенно юными, хотя некоторые из них и прошли войну. В своём кругу они звали друг друга Ваня Кучин, Сёма Милосердов, Саша Стрыгин. Тогда же Николай Иванович познакомился со своими тёзками – Николаем Ивановичем Ладыгиным и Николаем Алексеевичем Никифоровым – и очень быстро подружился с ними.

 Иногда становится грустно оттого, что читатели не имеют возможности познакомиться с эпистолярной частью их литературного наследия, которая для печати и не предназначалась, но в которой, может быть, с большей силой раскрываются доброта и широта души, талант любви, а иногда и величие автора. Добрые слова о человеке можно сказать не только в некрологе. Глазков успел оделить добротой всех своих тамбовских друзей.

О Ладыгине он писал: «Будущее, думается мне, за леонардо-да-винчностью, если можно так выразиться. И в этом смысле семидесятилетний Николай Иванович Ладыгин – человек нашего времени с чертами человека грядущего. Поэтому и знают его не только на Тамбовщине. Не напрасно слухом земля полнится». Каждое его письмо Ладыгину пронизано любовью и уважением: «Дорогой Николай Иванович! В издательстве «Советский писатель» у меня вышла «Пятая книга», которую я Вам вышлю, как только сочиню трогательную надпись». В другом письме он предлагает Ладыгину практическую помощь в издании его стихов в издательстве «Советская Россия». Каждое письмо Глазкова заканчивается просьбой передать приветы: «Александре Ивановне, Боре, Лёше, Майе Румянцевой, Семёну Милосердову, Саше Стрыгину, Двинянинову Прекрасному, Ульяночке Молодому, Толе Куприну, Коле Никифорову, Диме Калашникову, Лёше Краснову и всем посетителям прекрасного ТДЛа». Эта аббревиатура Тамбовского Дома Ладыгиных была придумана Глазковым. Изобретённый им термин «самсебяиздат», слегка сокращённый современниками, стал одним из признаков эпохи.

Так же добр и щедр он был ко всем своим «тамбовчанам-молодчанам» и «тамбовцам-стихотворцам». В моём распоряжении больше всего побывало писем к НАНу – Николаю Алексеевичу Никифорову. Можно предположить, что эта переписка двух Николаев и была самой плотной. Многие письма к Николаю Алексеевичу Николай Иванович начинал словами: «Дорогой мой тёзка!» В одном из них он пишет: «Мои соседи, заслышав от меня о великом тамбовском коллекционере Никифорове, вознамерились подарить Тамбовскому Литературному Музею имеющуюся в их распоряжении картину работы старинного мастера.

Как поступают ЦезарИ?

Приди, увидь и забери».

Письма Глазкова НАНу чаще всего были наполнены не только стихами и прозой самого автора, но и творениями очень многих других его корреспондентов. Для Николая Ивановича забота о пополнении ТЛМ стала личной задачей, которую он успешно решал. «Позавчера в издательстве «Советская Россия» поэт Дима Смирнов похвалился своим экслибрисом. Я у него этот экслибрис тут же изъял, сказав, что пошлю его великому тамбовскому коллекционеру – основоположнику музея Николаю Алексеевичу Никифорову. Экслибрис Дм. Смирнова посылаю». Дому, в котором пару раз побывал Никифоров, как известно, уже и пожар был не страшен. Бывая в московской квартире Глазкова, он забирал оттуда весь «хлам», благодаря чему мы имеем возможность теперь изучать биографию и духовный мир как самого хозяина, так и всего его окружения.

Всем своим друзьям Николай Иванович спешил подарить каждую из своих вновь изданных книг. Каждую подаренную книгу он снабжал посвящением: двустишием, четверостишием, стихотворением на весь титульный лист. Впрочем, посвящения он писал не только на книгах. Писал на открытках и фотографиях, на вырезках из газет и журналах и даже на конфетных фантиках. Всё это было написано с большим юмором и преувеличением достоинств одариваемого, впрочем, нередко и с гиперболизацией его пороков.

Для семьи Александра Васильевича Николай Глазков тоже стал близким человеком с самого её основания. По моей просьбе Лидия Тимофеевна Стрыгина прислала свои краткие воспоминания: «Это была незабываемая встреча. 16 мая 1964 года я и мой суженый Александр Стрыгин прибыли утром в ЗАГС г. Тамбова для регистрации нашего брака. Нас сопровождали наши, то есть тогда ещё его дети Надя и Серёжа, а также наши друзья, свидетели, Никифор и Шурочка Ульевы.

Прибыли мы раньше, чем положено, ещё не явились работники ЗАГСа, но в вестибюле уже было полно людей и знакомых, и незнакомых.

Мы разместились на стульях в ожидании приглашения в зал регистрации, тихо разговаривая между собой о предстоящей поездке в г. Моршанск к моим родителям, где будем праздновать нашу свадьбу.

И тут меня привлёк пристальный, неотступный, прямо-таки сверлящий взгляд незнакомого бородатого мужчины, сидящего напротив меня. Странный человек так пристально меня рассматривал, что мне стало не по себе, и я шепнула об этом Саше. Саша тут же пересёк вестибюль, что-то тихо сказал бородатому, и тот быстро покинул помещение.

После процедуры регистрации мы и наши гости перешли в банкетный зал, начались поздравления, внесли шампанское. И тут неожиданно появился – но уже без бороды! – и представился мне – Коля Глазков.

Оказывается, он приехал из Москвы со съёмок в фильме «Андрей Рублёв», где он играл роль бородатого «летающего» мужика, приехал в гости к местным литераторам».

Внешность играла с ним иногда злые шутки. Кто-то утверждал, что достаточно взглянуть на Глазкова один раз, чтобы запомнить его облик на всю жизнь. Женщины, как в случае с Лидией Тимофеевной, нередко пугались его лохматой головы и клочкастой бороды, да так, что он и сам был вынужден объяснять читателям в небольшом рассказе «История моей бороды», что носит бороду не из щегольства и не в угоду моде, а по той причине, что:

Незначительной бородкой

Я от стужи защищён.

Волос пусть даже короткий

Всё же шерсть, а не нейлон!

Один из авторов воспоминаний о Глазкове утверждает, что полюбив образ летающего мужика во время работы с Тарковским, он никогда из него не выходил, то есть никогда не брил бороду. Андрей Тарковский, кстати, назвал Глазкова «актёром от Бога». Лидия Тимофеевна внесла свои коррективы в историю с бородой и, между прочим, продолжила: «А Коля Глазков обосновался в беседке в глубине сада, нашёл там стопку старых журналов, в основном «Крокодил», собрал вокруг себя детей, организовал «телеграф» – вырезал картиночки из журналов, тут же придумывал к ним четверостишья и посылал их («телеграммы») в нашу взрослую компанию за столом. Дети стояли в очередь к дяде Коле за этими посланиями и бежали к нам, доставляя «телеграммы».

Затем мужчины состязались в метании ядра, и Николай азартно играл в эту игру. Но все друзья устроили так, чтобы первенство досталось «жениху».

Впоследствии я ещё не раз виделась с Николаем. Это был большой ребёнок, добрый, чудаковатый, наивный, забавный и немножко хулиган».

В памятные дни празднования 70-летия со дня рождения С.А. Есенина в Тамбове проходили «Дни литературы». В этом мероприятии вместе с тамбовскими поэтами и писателями принимали участие и поэты, приехавшие из столицы: Николай Глазков, Алексей Марков, Владимир Котов, Игорь Кобзев. Конечно же, всё творческое сообщество, включая и Н.А. Никифорова, отправилось в Константиново. 

Спустя 30 лет, в дни празднования 100-летия поэта, тамбовская газета опубликовала краткие воспоминания Никифорова об этой памятной поездке: «Утром 2 октября мы приехали на родину поэта в село Константиново. Был чудесный солнечный теплый день. Многолюдно. В полдень начались торжества. Открывая праздник, председатель Рязанского облисполкома сказал, что колхозники села Константинова, взявшие обязательства к юбилею поэта, успешно их выполнили. Наша делегация была самой представительной и имела большой успех. Прямо со ступенек автобуса читали стихи поэты из Москвы и Тамбова. Привезённые с тамбовской земли цветы положили к порогу дома поэта, а Коля Глазков по этому случаю прочёл экспромт, на что был очень горазд. А я в свой путевой альбом автографов собрал большой урожай добрых слов. Все они, конечно, были посвящены юбиляру. Оставили свои автографы сестры поэта, а также его биограф Юрий Прокушев. «Тамбовским друзьям. Молодцы», – такие слова запечатлел знаменитый исследователь творчества Сергея Есенина». В этот знаменательный день тамбовскими фотохудожниками Борисом и Алексеем Ладыгиными и Николаем Куксовым были сделаны десятки фотографий, которые позволяют воссоздать первую страницу в истории главного есенинского музея.  Некоторые из этих фотографий стали достоянием музея-заповедника в Константинове.