МАМА

Я маму не целовал давно.

Маленьким был —

целовал,

                                                    душил,

с улицы жаловаться спешил,

потом торопливо мужать решил.

Думал: «Мужество! Вот оно!»

Думал: «Мужество — это вот —

прийти домой

                     и сказать:

                                         „Пока!

Я на войну!..“

Улыбнуться слегка

и повернуться спиной к слезам,

к зовам маминым,

на вокзал!..»

Женщина вырастила меня.

Морщины уже на лицо легли.

Губы сомкнуты. Отцвели.

Нет в глазах моего огня.

Вот фотокарточка.

Изо дня

              в день

я думаю о тебе —

моей колыбели,

                           моей судьбе —

женщине, вырастившей меня.

Я маму не целовал давно…

Только бы мне возвратиться лишь!..

Мама,

если меня простишь

сердцем маминым,

                                   решено:

я расцелую тебя одну,

сердце послушаю,

обниму,

слезы вытру,

                           в лицо взгляну…

Перед тем, как уйти на войну.

НАБЛЮДАТЕЛЬ

В жизни я наблюдать любил.

Бывало, идешь, глядишь —

Волга вечером,

                          Волга, тишь,

волны выносят ил.

Волны камешками стучат,

баржи идут вдали.

В степь выходил —

                                цветы замечал,

белые ковыли.

В Москве —

любил по Москве ходить,

вдруг, изменяя путь,

девушку пристально оглянуть,

с прохожим заговорить.

Или вдруг, притаясь, как вор,

весь превратившись в слух,

тихий выслушать разговор

самых влюбленных двух.

Так ко мне приходили стихи…

Я, притаясь в снегу,

вижу, как не везет врагу,

дела у врага плохи!

Слышу — ругается белофинн,

язык искажая мой.

Гранатой хочется разрывной,

но — тихо!

                   Лежи.

                              Один.

Так, дыхание затая,

всё вокруг наблюдай!

Не шевелись!

                          Всё передай! —

вот специальность моя.

Я жил у Москвы-реки,

я не думал, страна,

что поэзия и война

так предельно близки.

Я обязательно буду жив,

я по жизни пройду,

не так —

                в рассеянности,

                                             в бреду,

праздно руки сложив.

Я пойду по тебе, земля,

любую открою дверь,

свои заводы,

                       свои поля

ты мне предоставь, поверь.

КОЛЕ ОТРАДЕ

Я жалею девушку Полю.

                                         Жалею

за любовь осторожную:

                                         «Чтоб не в плену б».

За:

       «Мы мало знакомы»,

                                          «не знаю»,

                                                            «не смею»…

За ладонь, отделившую губы от губ.

Вам казался он:

                           летом —

                                            слишком двадцатилетним

осенью —

                 рыжим, как листва на опушке,

зимою

                ходит слишком в летнем,

а весною —

                       были веснушки.

А когда он поднял автомат, —

                                                    вы слышите? —

когда он вышел,

                            дерзкий,

                                           такой, как в школе,

вы на фронт

                      прислали ему платок вышитый,

вышив:

               «Моему Коле!»

У нас у всех

                         были платки поименные, —

но ведь мы не могли узнать

                                                 двадцатью зимами,

что когда

                 на войну уходят

                                             безнадежно влюбленные

назад приходят

                               любимыми.

Это всё пустяки, Николай,

                                                   если б не плакали.

Но живые

                  никак представить не могут:

как это, когда пулеметы такали,

не встать,

                  не услышать тревогу?

Белым пятном

                          на снегу

                                             выделяться,

руки не перележать и встать не силиться,

не видеть,

                  как чернильные пятна

                                                        повыступали на пальцах,

не обрадоваться,

                                 что веснушки сошли с лица?!

Я бы всем запретил охать.

Губы сжав — живи!

                                    Плакать нельзя!

Не позволю в своем присутствии плохо

отзываться о жизни,

                                     за которую гибли друзья.

Николай!

С каждым годом

                               он будет моложе меня,

                                                                        заметней

постараются годы

                                  мою беспечность стереть.

Он

      останется

                           слишком двадцатилетним,

слишком юным,

                             для того чтобы дальше стареть.

И хотя я сам видел,

                                   как вьюжный ветер, воя,

волосы рыжие

                          на кулаки наматывал,

невозможно отвыкнуть

                                         от товарища и провожатого,

как нельзя отказаться

                                        от движения вместе с землею.

Мы суровеем,

друзьям улыбаемся сжатыми ртами,

мы не пишем записочек девочкам,

                                                                не поджидаем ответа.

А если бы в марте,

                                     тогда,

                                                  мы поменялись местами,

он

       сейчас

                      обо мне написал бы

                                                            вот это.

ХОРОШО

Хорошо перед боем,

когда верится просто

в то,

         что встретимся двое,

в то,

         что выживем до ста,

в то,

         что не оборвется

всё свистящим снарядом,

что не тут разорвется,

дальше где-нибудь,

                                   рядом.

В то,

          что с тоненьким воем

пуля кинется мимо.

В то,

          чему перед боем

верить

            необходимо.

9 МАЯ В БЕРЛИНЕ

Мы сидим на косилке

                                     у магазина

сельскохозяйственных машин и орудий.

Мы глядим на сраженный город, а мимо,

пройдя сквозь каменоломню Берлина,

идут советские люди.

День мира!

Солнце за облаком щурится,

а под открытым небом

                                        стоят обгоревшие печи.

Кажется,

                немцы решили отапливать улицы,

но топить незачем.

День мира!

                       Дождь развешал капели.

Подрывники выгребают последние мины.

Птицы откуда-то поналетели.

Мы сидим у сожженного магазина

сельскохозяйственных машин и орудий,

Нам приказано не стрелять!

                                                    «Ну что ж, понятно! —

Мы ставим винтовки между колен —

                                                               стрелять не будем. —

Мир пришел! Закуривайте, ребята!»

Мы смогли,

мы смогли к этому часу пробиться,

мы шли и шли за своим командиром…

Нам давно известна наша традиция:

только в час победы

                                          начинается день мира!

Мы сидим, удивленно переглядываясь,

как после долгой разлуки. Что-то переменилось!

«Что случилось? Не знаешь? Не угадываешь?

Угадываешь!»

И смеемся задумчиво: все-таки что-то случилось!

О, что я вспомнил!

                                    Я сразу ловлю, как в прятках,

противогаз

                   и веду его на колени.

Вот она,

                смятая ученическая тетрадка —

запись моих далеких,

                                      далеких волнений.

Тетрадь стихов о любви —

                                                я помню слабо,

как я давно не читал запись неистовую.

Я беру плуг,

                   переворачиваю его набок,

на лемех тетрадку кладу

                                               и перелистываю:

«Я просыпаюсь — четыре стены», —

                                                               вот начало.

Четыре стены! —

                                вот начало тревоги!

Четыре стены! —

                               как это все-таки мало

юности,

           для которой

                                мир по экватору —

                                                           это немного!

Мы победили! Мы победили!..

                                                     Я слышу,

кто-то шагнул на косилку и обнял по-братски.

Вот у самого уха сдавленно дышит.

Я обернулся так, что мы стукнулись касками.

«Вася? Ты что?

Нет, это не письма, а впрочем —

это письмо, понимаешь,

                                              от юности нашей.

Почитай, почитай наше далекое очень…»

— «Нет, — говорит он, —

                                                я влюблен в настоящее».

— «С победой!»

                                — «С победой!»

                                                          — «День этот будет отмечен

в истории! — говорит он запальчиво

и встает, опираясь на мои плечи. —

Вот что случилось —

                                      мужчинами стали мальчики!

Вот что случилось —

                                            жизнь начинается следом.

Счастье наше в борьбе мы отстояли от казни.

Мы вышли к великому счастью.

                                                           Победа!

Это открылся нашей улицы праздник!»

— «Какое сегодня?

                                   Девятое?

                                                      Вот как?

Девятый вал!»

Я стряхиваю дождевые росинки.

«Мы победили!

                           Пойдем!» —

                                                      Он надевает винтовку

и решительно переводит рычаг на косилке.

Как вчера мы поднимались в атаку, я вспомнил:

от танка к танку волненье носило ветром,

и расстояние до мира, до полной победы

исчислялось не днями,

                                      не временем —

                                                                   сотнею километров!

Я теперь думаю:

«Уж если сумели пройти мы четыре года,

от схватки до схватки,

если сумели преодолеть притяженье земли

                                                                            и жизни,

то теперь мы готовы пройти по любому меридиану

и выстроить счастье победившей отчизны».

Какая лётная погода!..

КАПЛЯ ВОЛГИ

Что-то верить стал я

                                      в каждую примету.

Серой синью

                      стынет волжская вода.

Может, скоро

                          я в последний раз

                                                         к тебе приеду

и останусь,

не расстанусь.

Навсегда.

Волга-родина,

                          прости слова восторга

и прости меня за всё,

                                    что умолчал.

Я живу тобой,

                          плыву тобою, Волга,

знаю твердо —

                          ты последний мой причал.

Я плыву тобой,

                           все створы отмечаю,

каждый раз

                     читаю снова по складам.

Проблесковыми огнями

                                         отвечаю

всем

          идущим на сближение

                                                     судам.

Сколько жизней

                           нами прожито с тобою!

Бурлаком ходил

                                дорожкой бечевой.

С той поры всегда хожу

                                         твоей тропою,

хоть и ноет

                     каждый мускул плечевой.

С Пугачевым я стоял

                                      в ночи грозовой,

лодки посуху

                          от Дона волоча.

Был я вольницей твоею

                                                 понизовой,

был я конницей твоей

                                       у Калача.

Я твоими всеми мелями

                                               мелею,

все глубины

                         воспеваю во сто крат,

всеми болями твоими

                                          я болею,

торжествами,

                          всеми праздниками рад.

Уезжаю, говорю тебе:

                                     «Счастливо!»

Тихо тают на песке мои следы…

Мне прощание с тобой,

                                           как боль разрыва,

с каждым разом —

                                  как предчувствие беды.

От волны твоей глаза мои наволгли.

Отзови от всех земных широт меня.

Волга-родина!

                          Я твой.

                                           Я капля Волги.

Искра малая

                            от вечного огня.