Александр Филиппович Ведерников – знаменитый бас, солист Большого театра, народный артист СССР, лауреат Государственной премии, обладатель Золотой медали на Международном конкурсе вокалистов – более всего на свете дорожит орденами Святого Владимира и Даниила Московского, которыми Русская Православная Церковь отметила его неоценимый вклад в возрождение духовности. Голос Ведерникова звучал нередко и под сводами стариннейших соборов зарубежья, но с особой радостью – в Отечестве, в последние годы, например, в русском храме г. Костромы.

– Александр Филиппович, вы, вероятно, одним из первых в советскую эпоху обратились к духовной музыке?

– Я давно полюбил духовную музыку; даже в то время, когда она была под запретом, я уже пел – доносил её до людских сердец. В 1991 году у нас с женой (она, к слову, великолепный исполнитель органной музыки) были концерты в Марселе, Тулоне, Лионе, преимущественно в соборах. Дивная акустика, восторженный приём, русские эмигранты в Ницце... Почему-то вспоминался Бунин, который там часто бывал. Во время последней поездки в Данию, связанной с юбилеем собора в Копенгагене, я пел произведения Фомина, играл же наш ансамбль «Барокко».

Сейчас я дружу с архиепископом Костромским и Галичским Александром, часто езжу к нему, пою во время службы в храме с его хором и испытываю необыкновенный душевный подъём. Мне приходилось выступать в крупнейших европейских залах и в российских сельских клубах без счёту, под оркестры, и просто под баян. Но в храме – особое чувство. Там вместе с хором я пою: «Ныне отпущаеши», «Утверди, Боже, веру православную», другие не менее славные вещи. Конечно, дело не только в прекрасной акустике храмов. Всякий раз я представляю, как веками молились здесь русские люди. Обращаясь к Господу, глядя на намоленные древние иконы, чувствуешь себя звеном в неразрывной цепи поколений, ощущаешь, как устремление к нравственным высотам, к Богу очищает души. Однажды я испытал необычайное волнение от высокой оценки Его Святейшеством Патриархом Алексием II моего служения искусству и вере православной, когда он, в трапезной, произносил тост за меня...

С Александром Юрловым, знаменитым хормейстером, я пел в своё время духовные песнопения «Верую» и «Епитимью сугубую». А после Фёдора Шаляпина я, пожалуй, первым исполнил «Двенадцать разбойников». Когда широко, раскатисто, во всю силу голоса, я брал припев «Господу Богу помолимся...», видели бы вы, что со слушателями-то делалось: у одних окаменелость, испуг на лицах, будто их из партии исключают; у других, напротив, лица просветлённые, в глазах слеза, восторг, смирение; у иных, смотрю, рука застыла в воздухе, и уже пальцы щепотью... Это сейчас многие к вере вернулись, а когда мы с Владимиром Солоухиным иконы от гибели, под видом коллекционирования, спасали, на нас власти довольно косо посматривали.

– Что вы считаете важнейшим для себя в нынешнее время, когда отечественное искусство и его служители практически вытеснены из сферы радио и телевидения?

– Я всегда считал своей целью пропаганду национального искусства. За сорок лет дружбы с Георгием Свиридовым я много раз исполнял его произведения в стране и за рубежом и всегда говорил, что другого такого композитора нет ни у одного народа в мире. Наше искусство нуждается не только в охране – за него надо бороться! На даче я пытаюсь по приёмнику поймать хоть что-нибудь сущее в эфире. К сожалению, там сейчас очень редко звучит истинно русское, подлинное. Исключение, пожалуй, «Народное радио». В большинстве же теле- и радиопередач почти безраздельно властвуют примитивный зарубежный или наш подражательный рок, всякого рода попса, а фольклора и классики как бы и нет. То есть нет элементарного чувства самосохранения на самом житийном уровне, исчезает духовность. А ведь должна быть государственная политика в средствах массовой информации. Эфир – не офис, не частная лавочка. К тому же оболванивание молодёжи идёт на бюджетные и на наши собственные деньги – деньги налогоплательщиков. Когда мы, русские, говорим о сохранении и пропаганде своей культуры, нам кричат об имперском мышлении, хотя, по опыту знаю, мы своим искусством обогреваем все народы, придаём им душевной красоты. У нас самое человечное по чистоте идеалов искусство потому, что оно христианское и проповедует веру православную в добро – в самое высокое, что есть в человеческой природе.

– Откуда вы родом и когда проявился, заговорил о себе ваш талант?

– Всякий талант от Бога, а природные данные – от родителей. Но, согласно библейской притче, нельзя зарывать талант в землю. От воли и стремления к совершенству зависит многое.

Я горжусь своими вятскими корнями, хотя с детства пришлось видеть горькие слёзы родителей, покидавших родные места, бежавших от раскулачивания. А род наш славился мастерством на всю округу: отец и четверо его братьев делали кареты, дроги, телеги, сани. Все жили в одном большом добротном доме. Помню, в красном углу была красивая старинная икона, перед которой долгими зимними вечерами теплилась лампадка. По праздникам случались широкие и веселые застолья, собиравшие всю родню. То грустные, то весёлые песни лились в эти дни. Зажигательная пляска под две или три гармони собирала круг. Помню на масленицу тройки с праздничной, сверкающей медью и латунью сбруёй. Но особенно радостной, в ожидании какого-то чуда, была Пасха. Летом в сенокос было цветисто на лугу от ярких сарафанов. Колокольня приходской церкви казалась сказочно высокой. Когда впервые я услышал, как выводят молитвенные песнопения нежные голоса церковного хора, показалось, что это ангелы поют. А как поразила меня в детстве мельница! По огромному колесу падала с плотины вода, а в её серебристых брызгах играла радуга. В такой поэтической атмосфере крестьянского единения с природой, семейного труда, в наследовании традиций и обычаев веками создавались сокровища фольклора, которые и поныне питают живительными соками современную литературу и искусство.

Жили мы зажиточно, но всё пришлось бросить и уехать, когда узнали, что придут раскулачивать. На Урале не сразу обжились, родители страдали по своей малой родине...

А талант мой проявился во время учёбы в горном техникуме. Сначала перешёл в Свердловское музыкальное училище, потом поступил в Московскую консерваторию. Ещё в оперной студии пел басовые партии – Гремина, Собакина, Базилио и в то же самое время начал концертную деятельность.

– Какие яркие события тех лет вспоминаются вам?

– В 1953 году на фестивале молодых вокалистов в Бухаресте получил звание лауреата. После окончания консерватории был приглашён в театр оперы и балета им. С. Кирова в Ленинграде. За два сезона спел партии Гремина из «Евгения Онегина», Варяжского гостя из «Садко» и множество других. Как человек русский, предпочитаю прежде всего русские партии. Мою судьбу во многом определило участие в (двухтысячном!) спектакле оперы Глинки «Иван Сусанин», в которой я спел ведущую партию, – тогда меня пригласили в Большой театр.

В 1956 году мне выпало состязаться с лучшими певцами из разных стран на Международном конкурсе им. Р. Шумана в Берлине. Два тура прошёл успешно, а в третий не хотели допускать из-за того, что я пел не на языке оригинала. Предпочитаю петь на русском, поскольку им владею несравненно лучше других и могу выразить содержание песен и арий в совершенстве. Я всегда придавал большое значение слогу и смыслу исполняемого, а не только красоте звучания. На этом конкурсе получил первую премию и Золотую медаль.

– В Большом театре у вас всё удачно складывалось?

– Сначала было трудно. Главный дирижёр театра А. Мелик-Пашаев считал, что для Сусанина я подхожу, а вот для других главных ролей не вышел ростом. Сложился стереотип, что царя Бориса должен петь высокий и плечистый солист. С истинно русским упорством совершенствовал я своё мастерство, овладевая накопленным опытом сценического воплощения, вокального искусства. Старался, разучивая арии, каждое слово обыграть, отгранить, как алмаз, придать большую национальную окраску звучанию. В Большом театре я спел не только партии Сусанина, Бориса Годунова, Досифея, но и все басовые партии оперного репертуара.

– Неоднократно слушая вас в Колонном зале, я поражался тем, как неповторимо вы исполняете романсы и народные песни. Какая широта души и русского простора открывается, например, когда слушаешь в вашем исполнении «Среди долины ровныя...» Высота чувств, сила духа, глубина православной веры передаётся вами и в лермонтовском «Выхожу один я на дорогу...»

– Это один из самых моих любимых. Во всём промысел Божий. Когда поёшь:

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит...

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом..,

чувствуешь благодарность Богу и судьбе за всё, что удалось увидеть прекрасного, совершить хорошего. Слава гениям нашей литературы и музыки, а ещё его величеству русскому языку! У меня громадный репертуар, включающий романсы, песни народные и современных композиторов. Почти всю жизнь пою с вдохновением, охотой и любовью Мусоргского и Глинку, Даргомыжского и Бородина, Римского-Корсакова и Рахманинова – наших великих композиторов, которые писали мелодии, необычайно тонко чувствуя мощь и красоту слова. И у Свиридова музыка зиждется на слове. Многие знают и любят его божественно возвышенную «Метель», но у него есть и большое песенное наследие, которое мне посчастливилось донести до своих слушателей на концертах, в многочисленных записях, на пластинках.

– А как судьба свела вас с Георгием Свиридовым?

– На Всесоюзном конкурсе на лучшее исполнение произведений советских композиторов (1956 г.) мы разделили первую премию с Георгом Отсом. Тогда же мы познакомились с молодым ещё композитором Георгием Свиридовым. С тех пор и подружились на всю жизнь. С ним вместе мы несколько пластинок выпустили, ведь он, как пианист, прекрасно играл. Помнится, ездили с ним в Барвиху к больному уже С. Маршаку, чтобы показать поэту цикл песен на слова Роберта Бёрнса в его переводах и некоторые песни на слова Есенина из циклов «Любовь» и «Братья-люди»; они глубоки по содержанию, христиански милосердны. Весь цикл свиридовский я пел на слова А. Блока, но особенно часто по заявкам слушателей давали по радио свиридовские шедевры на слова А. С. Пушкина: «Роняет лес багряный свой убор», «Зимняя дорога», «Подъезжая под Ижоры». У Свиридова нередко собирался цвет русской литературы: В. Распутин, В. Белов, В. Крупин... Встречался я у него и с А. Твардовским, пел ему песню «А смоленский – это я». Какая притягательная сила была у этого глубоко православного, с крестьянскими корнями самородка, продолжавшего классические традиции в музыке. Глубоко национальной музыке Свиридова покорялись сердца не только на родине, успешно проходили концерты в Лондоне, Париже и др.

– То есть было множество поездок с концертами по разным странам. Предлагали ли остаться за рубежом?

– Предлагали. Год я жил и работал в Италии, куда был послан для усовершенствования и стажировки в шестидесятые годы. Под конец пребывания, во время ужина в шикарном ресторане при знаменитом театре Ла Скала, мне говорят: «Сеньор Александро, не останетесь ли работать у нас в театре?» Потом нечто подобное повторилось и в Швеции, но я никогда не понимал тех, кто обрекает себя на добровольное изгнание. Всегда был и остаюсь патриотом России. Не представляю себе жизни без наших просторов, без прекрасных русских пейзажей, которые исцеляют, преображают, воодушевляют. Я ведь ещё занимался живописью: писал портреты, пейзажи и др. На Вятке мои земляки выстроили для меня на берегу дом поблизости от родного села. И вот уже тридцать лет, как я езжу туда. Летом живу там с женой и сыновьями, хожу на рыбалку, она для меня одновременно отдых, общение с природой, свобода от суеты городской и шума. На природе, как и в храме, ближе к Богу.

– А крестьянская тяга к земле сохранилась?

– Да ещё какая! Люблю в земле покопаться. Здесь дача у меня близ Одинцова, в академическом посёлке. Сажаем там всякую зелень, овощи, цветы, одним словом – всё своё, своими руками посажено, обихожено, а потому и радостно. И в этом увлечении проявилась моя натура. В моём саду средь антоновки, белого налива, коричной, штрифеля есть одна удивительная яблонька. И надоумил же меня Господь принести из лесу дичок и привить в течение двух лет на неё пять разных сортов яблонь. Чудесно, когда сначала одни яблочки созревают и наливаются, потом другие...

– Когда вы, Александр Филиппович, рассказывали о семье, о вятских корнях, о том, какие умельцы были отец и его братья, хотелось спросить, а не передалась ли и вам их тяга к ремеслу, их сноровка?

– На даче я всё сам делаю. Работаю на всех станках: строгальном, пилильном, сверлильном. Инструменты разные у меня – столярные и плотницкие. Друзья ко мне приезжают, если что у кого с машиной не так: что-то надо отпилить, припаять, привернуть. Я помогаю им. Свою машину тоже стараюсь ремонтировать сам. Даже мотор не боюсь разбирать. Иногда, правда, после, когда его собираю, остаются «лишние» детали. Но всё равно – работает!

– Помнится, ремёсла уже при Хрущёве начали сворачивать. У меня на родине, например, закрыли гармонную и лыжную мастерские. На те же мельницы, тех же лошадей ополчились. А как бы сейчас всё это крестьянству пригодилось! Не говоря уже о церквах, которых немало снесли, закрыли, разрушили.

– Но в целом искусство и культура всё же не стояли на месте, как мне кажется.

– А что существенного было в дни последних гастролей, над чем работаете сейчас?

– Мы с вами, помнится, участвовали в фестивале «Мы – славяне» в Ярославле. Там я пел романсы на стихи Ф. Тютчева. Люблю Ярославль и Углич за их прекрасные храмы и богатые культурные традиции. Люблю Переславль-Залесский – родину Александра Невского, нашего святого, он притягивает меня и как художника: там дивные пейзажи, старинные монастыри. Кстати, у меня в этом чудном городе прошла художественная выставка. После Ярославщины в Нижнем Новгороде пел Пимена, в Воронеже Мельника. Во время последней поездки в Пермь сын Александр дирижировал в «Аиде», а я пел партию верховного жреца. Не так давно у меня вышел диск с молитвами и религиозными песнопениями. На днях записал диск, тридцатый по счёту, с популярными народными песнями и романсами Булахова, Гурилёва, Алябьева, Абазы. Всего 18 вещей, в том числе «Глухой неведомой тайгою», «По диким степям Забайкалья», «Вниз по матушке, по Волге», «Вниз по Волге-реке», «Жили двенадцать разбойников» и др.

– Семья является и крепостью, и тылом. Кто с вами идёт по жизни рука об руку, и счастливы ли вы в семейном житии?

– Жена моя, Наталья Николаевна Гуреева, – профессор консерватории, заведующая кафедрой Органной музыки. Вернувшись из Италии, я привёз программу старинной итальянской музыки и мне для её исполнения нужен был органист. А Наташа только что окончила консерваторию. Я спел концерт под её аккомпанемент, потом творческое единение переросло в любовь, мы поженились, и у нас родились двое сыновей, которые наследуют два моих душевных влечения. Борис окончил Суриковский институт и стал хорошим художником. Александр после окончания консерватории стал дирижёром и руководит оркестром на ТВ-6. С его Большим симфоническим оркестром я нередко выступаю. Александра как дирижёра хорошо знают не только у нас в стране, но и в Америке, Англии, Италии. Я доволен, что у сыновей есть духовный стержень, отличающий православного, нравственно цельного и целеустремлённого человека. Они уже многого достигли, и я спокоен за их будущее.

– Наше время называют смутным, сложным, переходным. Тревожна демографическая ситуация; многие серьёзные учёные говорят о вымирании нации, поскольку население России, особенно в русских областях, сокращается на миллион человек в год. Вас наверняка тревожит такое положение?

– Многое меня тревожит, и демография, конечно, но более всего – духовно-нравственное состояние общества. Трудно живётся простому народу, но всё же и осмысленность, и одухотворённость, и радость возрождения налицо: не хлебом единым жив человек. У меня, как у православного человека, душа поёт, когда замечаю, как возвращаются колокола, когда слышу их перезвоны, вижу, как подновляются, а где и заново строятся храмы. Жизнь моя полна до краёв, и всё же кажется мне, что я ещё не выполнил всего, что предназначено судьбою, что вошло в меня с молоком матери.

В двадцати километрах от отчего Монина есть деревня Воробьи, где родилась моя мать. Одни вроде бы песни пели в этих местах, но сколько музыкальных вариаций, обогащённости мелодий, не говоря уж о словах. До чего же народ был талантлив! В каждой деревне свои творцы, свои богатства народной фантазии, свой кладезь творческого духа. А что касается семейного лада, обустроенности быта, то невольно вспоминается одно: сколько красивых душой и ликом, работящих, творчески одарённых встречал я на своём пути людей, и дом узорочьем украсят снаружи и изнутри, и в плотницком искусстве нет им равных: иная церковь или часовня, да та же изба – терем, сказка. А сколько в вятских, вологодских, архангельских деревнях рукодельниц, у которых половики – картинка, кружевные занавески ласкают взор, вышивкам позавидуешь! Зайдёшь в такой дом, побываешь в семье и захочется тебе с ещё большей энергией творить для этих людей. Живы ещё народные родники! А вообще я так думаю: кто прикоснулся к русской песенной культуре, тот как бы живой воды напился. И не спроста. В народе говорится: не стоит село без праведника. Рядом с дельным, совестливым, верующим, добрым душой человеком становится как-то уютнее, надёжнее, светлее.

Беседу вёл Валентин Суховский