Будущий классик  глазами однокурсника

Судя по сборникам воспоминаний, по отдельным публикациям в окололитературной периодике, однокурсников у Николая Рубцова оказалось довольно-таки много. Но это и понятно. Во-первых, есть о ком вспоминать. Во-вторых, есть и совсем простое объяснение – он начинал учебу  с одним составом студентов, а завершал – с другим. Поступал на дневное отделение в 1962 году, а диплом получал вместе с нами, студентами-заочниками, в мае 1969 года. И был Николай Рубцов нашим однокурсником в течение почти трех лет – с сентября 1966 года, когда ему разрешили продолжить учебу, правда, уже в ином качестве, и до мая 1969-го, когда мы получали все вместе дипломы «литературных работников».

Мне же довелось увидеть и услышать его задолго до того времени и наверняка раньше большинства остальных однокурсников Николая, а именно весной 1960 года. И было это в Ленинграде, где входили в традицию весенние турниры молодых поэтов…Я тогда учился на четвертом курсе Политехнического института, а еще входил в состав литобъединения при Дворце культуры на Выборгской стороне. С группой товарищей по этому литобъединения я получил приглашение на этот турнир, но только в качестве зрителя – на пригласительных билетах уже значились фамилии полутора десятков счастливчиков, предварительно отобранных кем-то для участия в турнире. Наибольшей известностью среди литературной молодежи города к тому времени пользовались два очень разных поэта – Иосиф Бродский и Виктор Соснора. Соответственно и аудитория разделилась примерно пополам – на бродскианцев и соснорьянцев. Сразу скажу, что я и другие «выборжцы» были сторонниками Сосноры, мы с удовольствием слушали его стихи из древнерусского цикла. Бродский декламировал «Пилигримов» и что-то еще с «холмами», как-то связанное с Джоном Донном. Выступал на том турнире и Николай Рубцов. Уже тогда, весной 1960-го прозвучали его строки с тавотом и тралфлотом. И это был еще не классический Рубцов, хотя не исключено, что именно в тот день в его душе зародился образ холмов задремавшей Отчизны, по которым ему еще предстоит проскакать.

Итак, названо уже трое участников турнира, кого же назвало победителем жюри, в которое наверняка входила поэтесса, бывшая фронтовичка Наталья Грудинина, отвечавшая тогда за работу с молодыми? А первое место тогда присудили не Бродскому и не Сосноре, а  Валентину Горшкову, выпускнику журфака Ленинградского университета, сотруднику многотиражки Кировского завода. Того самого, где и Николай Рубцов в то время работал – сначала кочегаром, а потом шихтовщиком. Начинающий поэт, конечно же, поддерживал связь с заводской газетой, хорошо был знаком с Валентином Горшковым и посвятил ему два стихотворения, которые включил в свою первую – еще самодельную – книгу «Волны и скалы».

Кстати, эту самоделку Николай Рубцов посылал на творческий конкурс в Литературный институт и был принят в число его студентов.

Оказавшись в последствии на заочном отделении, он, насколько я знаю, не очень-то общался с новыми своими однокурсниками. Тем более, что общие сборы у нас были только дважды в году: осенью на вводных, установочных  лекциях,  весной  - на экзаменах. И лично мне запомнился только один момент, связанный с нашим новым товарищем. Дело было в коридоре верхнего этажа, перед дверью, за которой проходил экзамен по какой-то из общественно-политических наук. И там Николай вступил в спор на тему : при каких условиях в нашей стране все-таки может быть построен коммунизм…

Из методических писем, которые нам в течение учебного года рассылал деканат, можно было узнать о тех студентах, кто опаздывал со сдачей обязательных курсовых работ. Фамилия Рубцова там, насколько помнится, фигурировала, но была, конечно, далеко не единственной. Кому-то из заочников мешала их неорганизованность или просто отсутствие навыков серьезной работы с учебной литературой. В случае Николая Рубцова больше всего сказывались, наверно, условия его жизни в сельской глубинке – не очень-то устроенный быт, оторванность от больших библиотек.

В середине 60-х годов наш институт издавал собственный журнал «Голоса молодых». Выходил он редко и небольшим тиражом, так как печатался на ротапринте. Только двухцветную обложку с профилем Максима Горького заказывали,  скорее всего, в какой-то типографии.

Из тех номеров, которые попадали тогда в мои руки, лишь в одном встретилась фамилия Рубцова. И то не под оригинальными стихами, а под переводами стихов одного из поэтов Северного Кавказа. Скорее всего, это была учебная работа, и в распоряжение составителей журнала переводы могли попасть через деканат и независимо от переводчика. Собственными же стихами занимать дефицитную площадь в «Голосах молодых» Николаю было ни к чему – его уже начали печатать большими тиражами в солидных журналах.

В одной из больших институтских аудиторий (там проходили защиты дипломных работ) вдоль стен стояли шкафы с застекленными дверцами. И там библиотекари представляли в натуре наши публикации, развернув журналы в нужном месте. А на счету Рубцова уже были стихотворные подборки в «Юности», в «Октябре». Не помню, чтобы таким образом демонстрировалась его дебютная книжечка «Лирика», изданная в Архангельске. Как бы она попала в библиотеку Литинститута? Да и вообще, периферийные издания  не очень высоко котировались по сравнению со столичными. К слову сказать, двое моих  соучеников по семинару Евгения Ароновича Долматовского издали собственные книги еще раньше, чем Рубцов: «Пазори» Юрия Кушака увидели свет в Мурманске, а «Вольный аул» Инны Кашежевой – в Нальчике. Зато настоящим событием – и не курсового, и не институтского масштаба – стало появление рубцовской «Звезды полей». У библиотекарей появилась возможность представлять на выставке не только публикацию студента, но и солидные печатные отзывы на нее. А «Звезду полей» оперативно, в том же 1967 году отметили положительными рецензиями «Литературная газета», «Наш современник».

Мы же и без подсказки рецензентов понимали, что это книга не студента – она написана рукой мастера. Помню, что многие однокурсники восторгались «Добрым Филей». Нравилось нам и загадочное стихотворение «В горнице».

           В горнице моей светло.

           Это от ночной звезды.

           Матушка возьмёт ведро,

           Молча принесёт воды…

Далеко не все знали, что Николай – сирота, что ему мечтать о матушке, занятой обычными хлопотами по дому – это уже радость, хоть и печальная. И все-таки что-то очень важное чувствовалось за этими бесхитростными строками. Никаких особых поэтических приемов, которым нас пытались обучить руководители семинаров,  в стихотворении не было, а оно брало за душу. Его еще не положили на музыку, и еще не спела его удивительная литовская певица, а мы уже ощущали некую мелодию слов.А лично мне из более поздних стихотворений Николая Рубцова больше всего нравился «Поезд» - за особую энергетику и за неожиданную, простодушную концовку: «И какое может крушенье, если столько в поезде народу?».

Но вернусь в 1967 год – в год всесоюзного книжного дебюта нашего однокурсника. Рад, что имею возможность документально подтвердить тогдашнее свое высокое мнение о «Звезде полей» Николая Рубцова.

В районной мытищинской газете «За коммунизм» 16 декабря 1967 года  была напечатана «Литературная страница». В ее составе была моя статья «К итогам поэтического года». Я в то время уже был руководителем местного литобъединения имени Дмитрия Кедрина и как студент Литературного института замахнулся на итоги далеко не районного масштаба. Воздав должное  новым книгам давно признанных мастеров Александра Твардовского и Ярослава Смелякова, я  также написал о появлении в нашей поэзии долгожданной новой волны:

«Это событие связывается с группой поэтических имен, которые только еще начинают отмечаться в памяти читателей и критиков. Прежде всего следует назвать Николая Рубцова – автора книги «Звезда полей». Сюда же входят Алексей Прасолов с его лирикой, Иван Лысцов…»

Лысцова я, к примеру, хвалил за возвращение к истокам русской речи, за его «весёлых весляров». А про однокурсника написал вот что:

«Поэзия Н.Рубцова не имеет таких чётко выраженных примет. Она тоньше, беззащитнее и естественнее. Грубым пересказом её можно ранить – так много зависит тут от интонации. Мир поэта – это и комната с половиками, и российские холмы, по которым носится душа погибшего десантника.

              С каждой избою и тучею,

              С громом, готовым упасть,

              Чувствую самую жгучую,

              Самую смертную связь

Так говорит поэт, знакомство с которым хочется назвать самым главным поэтическим открытием прошедшего года».

Под  этими своими словами могу подписаться и спустя более сорока лет. Только рамки открытия  теперь видятся куда более широкими.