Рассказ

Вы когда-нибудь радовались ветру, целующим вас в губы, и разве ваши волосы не были безвольно одинокими без его прикосновений? Мне так хочется забраться на вершину горы и стоять там долго-долго, подставив лицо ветру и лучам солнца. Ощутить движение, состояние невесомого полета над миром и чувствовать замирание сердца не от страха, не от греха, а от того, что этот полет может когда-нибудь закончится. Мало людей радуется тому, что у них есть, но многие часто огорчаются оттого, что у них чего-то еще нет.

Я - такая же, как все.  Тоже огорчаюсь чаще, чем радуюсь. Но стараюсь стать другой: не умно плачущей, а глупо улыбающейся.

Я с детства больна  детским церебральным параличом. Моя левая нога вроде бы растет из моего тела, вроде бы моя собственная, но почему-то живет по своим законам и не всегда слушается меня. Поэтому при ходьбе мне приходится ее слегка тащить за собой. В принципе, это легкая стадия церебрального паралича, поэтому о ней хочется легко забыть, но трудно почему-то не вспоминать. О болезни любят много говорить больные, а я теперь совсем другая.

Это раньше я считала, что, если я не такая, как все вокруг, то соответственно количество душевных переживаний распределено не пропорционально: здоровые люди только радуются жизни, а больные постоянно грустят и плачут. Но все знают, что детству свойственен необоснованный гиперболизм простых и очевидных понятий.

На самом деле здоровые люди так же беззащитны и ранимы, как и не совсем здоровые. Мне кажется, что они еще больше не готовы к жизненным испытаниям, чем мы, кто свое уже отплакал.

Когда я поняла, что мне надо перестать жалеть себя и завидовать, что нет в жизни двух армий: больных и здоровых, что я такой же воин, как и все, что у нас всех только одна мечта. Раз мы родились, то мы должны стать счастливыми. Страдают и обижаются те, кто хочет чего-то лучшего, но не может. А я не только могу, но и очень хочу.

Теперь для меня счастье  сформулировано так: если я родилась, то это – самое замечательное. А за тем надо достойно и в свое удовольствие прожить тот временной отрезок, который мне отмерила судьба. Я должна быть полноценным человеком, то есть работать, потом влюбиться и нарожать детей, в конце-концов стать сварливой и ворчливой, но это уже потом..

Все знают, что первый шаг самый трудный. Но когда у меня есть план и непреодолимое желание его исполнить, то не толко ты бежишь ему навтсречу, а сама земля под тобой поворачивается, чтобы ты сделала этот шаг.

Первый раз, когда я шла на работу, то очень волновалась. Для уверенности я взяла палочку и отказалась от всех провожатых. Я им сказала, что мне не нужны их вздохи и переживания, мне не нужен их страх и готовность мне помочь. А если мне придется ложиться в постель с любимым, то они тоже мне предложат свою помощь?  Нет, самостоятельность не бывает однобокой.

От Кропоткинской до Библиотеки им. Ленина на метро - только одна остановка. И это хорошо, не потому что мне тяжело, а так как мне не хотелось, чтобы мне уступали место. Я не хотела видеть сочувствующие взгляды и страдальческие реверансы. Я бы все равно не села и было бы некомфортно тогда всем. Нельзя получать удовольствия, когда знаешь, что его забираешь у кого-то. Но, оказывается, я совсем не знала  отношений пассажиров между собой. Никто меня и не заметил. Точнее увидели, но старательно делали вид, что не замечают: кто читал, кто спал, кто сразу ушел внутрь себя, словно  медитировал. Вот за это как раз в этот раз я им очень была благодарна.

Только, когда я начала подниматься по лестнице, а потом шла по узкому переходу, тогда мне стало не по себе. Оказалось, что ступеньки бывают разной высоты, и случается, что края их стерты и покаты от тысяч вылизывающих подошвенных языков. Никто этого не замечал, но мне приходилось преодолевать каждую ступеньку в три приема: сначала ставила палочку на верхнюю ступеньку, опиралась на нее, за ней поднималась здоровая нога и затем уже подтягивала вторую легкомысленно-непослушную. При этом я старалась не отставать от спешащего потока, но скорость его движения для меня была астрономически высокой. Потом-то я стала тренироваться на ступеньках у подъезда. Они были выше и более непредсказуемы своей архитектурной безалаберностью, поэтому вскоре для метро мне уже не нужна была палочка.

Люди вокруг меня спешили на работу, по делам, стараясь, как можно скорее преодолеть расстояние перехода, и тут они сталкивались с моей колченогой фигурой. Я задерживала их, и  понимала, что у многих из-за меня могут быть неприятности.  Поток не любит преград. В другой раз я не выдержала бы  и обязательно повернула назад, но движение было односторонним. Идти по ходу мне было тяжело, а против - уже  невозможно. Я покорилась и, значит, проиграла. Но толпа вынесла меня на улицу.

Я стояла, прижавшись к промерзшему за зиму мрамору колонны. Мне было так жарко, что, казалось, камень, разогревшийся от моего тела, растопит снег у ее подножия. Но почему-то первой остыла я. Это уже было не страшно – главное, что я добралась до работы. Немного смалодушничала, сильно испугалась, но я добилась своего. А если думать, что я всем мешаю, что все из-за меня опаздывают,  то тогда сама я никуда не успею и ничего не смогу сделать. Я убеждала себя, что не могу стать причиной их опоздания, так как, если человек  не умеет рассчитывать свое время, то ему помешает все: не только перегороженная дорога, но и пролетевшая мимо муха.

Я смотрела на спокойные, погруженные в мудрые воспоминания стены и охранные башни Кремля и всей грудью вдыхала весенний воздух. Он казался мне в эти мгновения особенно вкусным. В нем смешались и робкая теплота чуть прогретого воздуха, и холодная колючесть еще нерастаявшего ноздреватого снега; ленивые перезвоны  просыпающихся колоколен и громкие нетерпеливые сигналы спешащих машин. Башни столько прожили, видели и знали, что даже под румянами современной косметики проглядывалась их седая первородная мудрость. В них не чувствовалась грозная мощь и не преступность, а, наоборот, выглядели они наивными и беззащитными, как генерал среди переросших его правнуков. И мне стало жалко их, потому что, хотя они и прожили столетия, но не могли сами ничего для себя сделать, жизнь их была подвластна времени и рукам человека. А я проживу, может быть, не столетья, но смогу свою жизнь сделать такой, какой мечтаю ее видеть. Косметические операции делают не только артисты, только стареют все одинаково, но не все могут понять, что дожить до старости совсем не страшно, ведь гораздо страшнее умереть от старости молодым.

Я стояла и представляла, как открываю тяжелые двери Библиотеки,  привычно показываю пропуск охраннику и улыбаюсь ему. Он не смотрит на него и тоже мне по-свойски улыбается, словно говоря: зачем нужны эти пустые формальности, мы же тебя и так прекрасно знаем. Я иду по теплому ковру, и он впитывает звук моих неуклюжих шагов. Я благодарна ему за такую поддержку. Мне становится уютно и тепло, как дома, где к тебе все внимательны и заботливы…  А дальше я не знаю. Не могу придумать, кем я работаю и на каком этаже. Впрочем, неважно. Я перебираю книги: одни беззащитно лежат в стопках, как черепаха перевернутая на панцырь, а другие уже стоят на стеллажах и с нетерпением ждут первой возможности поделиться с любым, кто их возьмет, своими знаниями. Самые добрые на свете существа – это книги. Они ничего не просят, не жалуются, не ноют. Они терпят любые издевательства над собой. Они совершенно не разбираются в людях и с любым человеком, кто их возьмет в руки и раскроет, будь то добрый гений или гениальный злодей, они бескорыстно поделятся всем, что знают. И не будут ждать благодарности, не будут хвалиться тем, что мы этому его научили. Они не страдают от того, что кто-то из них толще, а кто тоньше, что кто-то знает больше, а кто-то меньше. Они самые говорливые из всех немых созданий на земле и самые скромные. У них совсем другие законы, чем у нас у людей. Наверное, потому что они их не только знают, но и священно соблюдают. Но и у нас еще не все потеряно, потому что мы учимся у них, хотя пока не совсем отлично.

В моем детском одиночестве самыми близкими друзьями для меня были книги. И теперь я не представляю, что могла бы работать не рядом со своими друзьями. Но у меня не хватает теперь воображения и знаний представить, кем я работаю в библиотеке. Только знаю, что ласково перебираю книги, и не удержавшись, иногда заглядываю внутрь, зачитываюсь, а потом, очнувшись, пугаюсь, что работу еще не выполнила.

Я влюбляюсь во все: что есть вокруг, в то, что я даже нечаянно придумала. Я знаю, что я ненормальная. Я это знаю, но никому не могу сказать об этом. Почему? Не я скрываю свое серебро, а, может быть, даже золото. Просто оно еще никому не нужно. От сокровищ не бегут, сокровищ не боятся: их ищут, о них мечтают. А я, что странно, их не от кого не прячу. Найдите меня, я против этого совсем не возражаю.

Я могу так мечтать очень долго, но колонна отобрала все мое тепло. Даже холодом забралась внутрь под теплую одежду. Скоро я сама стану  ледяным столбиком. Поэтому для первого дня работы, наверное, уже достаточно и пора возвращаться домой.

Теперь я на работу езжу каждое утро. По переходу мы все идем в одну сторону. И даже, если я знаю, что у меня не хватит сил выйти, то поток идущих рядом людей все равно вынесет меня. Я знаю, что мы вместе, как солдаты в строю. Но очень трудно было в детстве. Я тогда совсем не чувствовала рядом уверенного плеча. Я боялась улицы, боялась сверстников, боялась того, что может произойти, и мне страшно было самой себя. В страхе никогда нет уверенности. Поэтому я всегда и во всем была виноватой. Я боялась не только насмешек, злых слов, но и боялась сама себя. Теперь я понимаю, что только неуверенные в себе люди боятся самих себя. Но теперь  мне не страшно, потому что я не одна, и меня поддерживает огромное количество спешащих людей. Я боюсь только чуть-чуть, так мало, что могу  почти естественно прятать свой страх от других.

Иногда мне кажется, что я думаю и пишу изощренную чушь, что мои поступки лишены здравого смысла, и ни один нормальный человечек просто не поймет меня. И сразу становится грустно, неуютно и одиноко. А потом страшно. А страх сковывает и парализует не только тело, но и мысли. Но я считаю, что в моей жизни достаточного уже одного паралича. Поэтому я точно знаю, что есть один человек, который меня всегда понимает. Это – я сама. И мне становится не страшно, хочется жить и любить жизнь.

Я уже отработала целую неделю. Но мне все равно не хватало полного ощущения трудового дня. Очевидно,  потому что я сама не заканчивала работу, а трусливо сбегала раньше времени. Поэтому я решила повторить свой поход к концу дня. Бедная моя мамочка! Она столько уже перенесла со мной, а теперь еще считает, что кроме всех болезней у дочери поехала крыша. Она пыталась отговорить меня или, в крайнем случае, поехать со мной, но, вы представляете себе, чтобы люди на работу ходили в сопровождении родителей? Это получается не работа, а детский сад. А я, извините, из этого возраста уже выросла. Я – девушка уже на выданье: красивая, молодая и не по возрасту самостоятельная. Поэтому время пеленок и носовых платков осталось в архивах детства. Разве мамы могут дорасти до понимания взросления дочери. Мне кажется, что для них мы всегда остаемся маленькими и беспомощными.  Разве их родительский консерватизм может сразу понять и принять то, что женские гормоны уже произвели необратимую революцию не только в теле, но и в голове ее дочери. И выпуклое ИНЬ требует не только внимания, но и собственного признания. Мне хотелось не наблюдать жизнь из окна уютной квартиры, не смотреть то, что мне показывали по телевизору, а собственной кожей  чувств осязать многообразие ее прикосновений.

Я стояла у своей любимой холодной колонны. Лица людей совершенно поменялись. Если утром была на них маска напряженной сосредоточенности, сейчас она сменилась выражением усталой рассеянности. Я думала, почему никто не хочет или не умеет расслабляться. Ведь проблемы, как ржавчина в душе, каждый день медленно отнимают у нас те светлый жизненный настрой, который мы постоянно хотим получить и сокрушаемся, когда его почему-то нет.

Я почему-то всегда мечтаю о том, что каждому человеку кажется совершенно обычным. Почему люди переживают из-за тех проблем, которым они должны, а, наоборот, от которых они должны радоваться. Мне кажется,  опаздывать на работу, переживать глупые выговоры начальника, быть недовольным из-за маленькой зарплаты, - эти маленькие несчастья тоже являются гармоничной частичкой нашей сложной жизни. Без глухоты черного света мы никогда не смогли понять пронзительную ослепительность белого. Когда целыми днями слышишь только с ума сводящий звон одиночества, когда самыми долгожданными свиданиями становятся встречи с врачом, тогда только начинаешь понимать, что красота жизни и полнота ощущений как раз и состоят из необычного переплетения тяжелых вздохов и легкого смеха. Нельзя жить только негативами. Плохое не раскалывает хорошего, а гармонично дополняет его.  Мне кажется, что так устроен человек, что проблемы заставляют его к чему-то двигаться, стараться что-то сделать, а удовольствие всегда расслабляет и убаюкивает. О плохом мы не должны забывать, а о хорошем надо мечтать. К плохому мы должны быть готовы, а хорошее надо обязательно ждать. Люди почему-то не понимают, что умереть можно только один раз в жизни, и этот один раз должен случиться от безысходности. А если ты уже родился, то оставшееся время должен прожить не от страха безысходности, а с гимном необходимости. Мне кажется, что в детстве я уже отработала свою дозу болей и переживаний, и теперь я могу и должна только радоваться миру, наслаждаться жизнью. Потому что знаю, как она достается. Нет, я не хочу перевернуть мир, я  хочу, чтобы мир перевернулся из-за меня, потому что я  легко и просто живу, потому что я – самая красивая.

Рядом у соседней колонны стоял молодой человек. То ли он слушал, что-то очень приятное через наушники, то ли у него было хорошее настроение, но на лице у него была улыбка, которая вызывающе противоречила принятому мрачному выражению лица жителя большого мегаполиса. Ведь у нас смеются только пьяные, остальные напоминают холодную скульптуру роденовского мыслителя. И я почувствовала, что я не одна такая дура. Мне хотелось радоваться весне, беспричинно смяться и ощущать свое пребывание здесь и сейчас от собственного дико-первобытного крика. Нас было уже двое, а это если еще не прецедент, то уже симптом, что на земле еще остались обычные люди.

У него зазвонил сотовый.  Пока он разговаривал, я решилась посмотреть на него. Лицо у него было не очень красивое, но чертовски обаятельно. Твердый волевой с ложбинкой подбородок и немного курносый несерьезный нос делали его лицо мужественным и добрым. А голос… Низкий, мужской голос рождался не сокращением голосовых связок, а поднимался откуда-то из тайников мужского загадочного тела, и бархатной мелодией сначала приковывал к себе слух, а потом завораживал такой душевной естественностью, что хотелось его слушать снова и снова. Он чуть повышался и раскатывался низкими переливами, словно рычащие удары грома, от чего начинали бегать по телу мурашки, а потом снижался до такой бархатной сложности, что бешено стучало сердце и хотелось как можно ближе подставить под его льющийся поток свое жадное ухо.

Но любая мелодия, если начинается, то обязательно заканчивается. Я, наверное, еще больше поглупела, потому что зачарованная его голосом, услышала только последнее слово: «Жди».

Он спрятал телефон и посмотрел на меня. Потом широко и откровенно улыбнулся, как улыбаются звезды Голливуда, помахал мне рукой и легко сбежал со ступенек.

У меня сердце стучало какой-то быстрой весенней капелью, в голове кричали подозрительные экзотические птицы жарких стран. И откуда они появились ранней весной в нашем умеренном поясе? Наверняка, такие вот типчики сводят девушек с ума. Наверняка, он ловелас. Наверняка, у него было столько женщин, что не только он имен их не помнит, но и сосчитать не может. И, наверно, он не знает правил арифметики. И вообще, такие бывают бездушными эгоистами. Так я пыталась погасить приступ, казалось бы, совершенно беспричинного волнения. Да, он симпатичен, но я бы никогда стала бы с таким общаться, а тем более, не дай бог, еще влюбиться. Такие типы совершенно не в моем вкусе.  Есть девушки, которые ведутся на внешние, не обременяющие внутреннюю суть человека достоинства.  Я то прекрасно знаю, что легкомысленность влюбленности становится результатом недолговечности  отношений. Если я когда-нибудь влюблюсь, то влюблюсь в другого.

И когда я совсем успокоилась, потому что, оказывается, совсем не представляла, какого конкретно другого я бы хотела, надо мной вновь раздался Его завораживающий голос.

- Это вам, - и он протянул мне хрустящий оберткой букет роз. – Вы мой ангел.

Он снова улыбнулся мне голливудской улыбкой и теперь не спустился со ступенек, а просто растворился в неясности опрокинувшегося тумана. Я не знала, что делать. У меня перехватило дыхание, и я перестала видеть. Я поняла, что впала в кому, и осталось мне жить гораздо меньше, чем этим цветам. Почему-то передо мной появилась улыбающаяся мамочка. «Как хорошо, что она не знает, что со мной случилось», - пронеслось у меня в голове.

- Я же тебе говорила, доченька, чтобы ты не ходила, - улыбаясь говорила она.

- Мама, мамочка, - закричала я, - я не думала, что так будет... Будет так чудесно…

Мама, мамочка, я помню, как ты мне рассказывала, что никто не верил, что я смогу ходить. Что когда ты в детстве втирала  в мои непослушные ножки мазь, у тебя постоянно текли слезы, и мазь ты перемешивалась со слезами. И ты постоянно переживала, что опять слезами все испортила. Но ты не могла не плакать и не могла не втирать. Но теперь я понимаю, что как раз твои горячие слезы меня и вылечили. Только твоя вера знала, только твои руки могли сотворить то чудо, которого не бывает на этой земле. Если бы только знала, как я хочу обладать твоей верой и любовью. А сегодня, когда ты откроешь мне дверь, то увидишь, что я не только научилась у тебя ходить, но я могу любить, и меня любят.

Но тут бесцеремонно захрустевший целлофан, как опытный реаниматор, вернул меня к жизни. Я стояла возле колонны и ревела: беззастенчиво с чувством, как полагается русской бабе от переполняющих ее эмоций. Если у артистов существует экзамен на рыдания, то я бы его сдала на шесть с бесконечностью плюсов.

Вы можете мне не верить, но это ваше право ошибаться. Оставляю его вам, но домой я летела. Я как в детстве опять не чувствовала своих ног, но теперь мое тело не было невыносимой нагрузкой, а просто парило в воздухе. Я была самым счастливым человеком. Ведь это чувство, которое возникло в тебе, оно не только переполняет тебя, оно окрыляет, поднимает тебя над всеми. И с высоты своего полета хочется всем кричать о своем счастье, и ты не боишься им сорить, не боишься его потерять и хочется поделиться им со всеми, потому что трудно представить кого-то несчастным, когда тебе так чудесно. Я улыбалась всем, я знала, что со мной, и свою понимающую улыбку прятала между колючих стеблей роз. Взгляды мужчин не были сочувственно-сострадательными, а в них вдруг появилась удивленная заинтересованность. Мне было непривычно смешно и приятно. И я поняла, что настоящее счастье наступает тогда, когда ты уже больше не хочешь счастья.

Я представляла, как мама будет удивлена моему появлению с розами. Как она лишится дара речи, когда я небрежно протяну ей букет. Но реакция моей мамы оказалась самой обычной. Когда она меня увидела меня с букетом, то улыбка, с которой она обычно меня встречала, и с которой заканчивались ее муки переживаний из-за моих выходов на работу, сменилась испугом. «Что случилось? - побледневшими губами произнесла она.

- Ничего особенного, - небрежно ответила я. - Я просто стала ангелом.

Я убежала от расспросов в кровать, потому что сама ничего не понимала и даже маме ничего не могла объяснить.

Если бы я была мужчиной, то любила только мамочку. Потому что лучше женщины на свете нет. Я могу ее любить, любить, любить, как дочь, как не человек. Я знаю, что мне не хватит собственной жизни, чтобы отдать всю свою любовь. Не могу я превратиться в мужика, что она достойна не только моей любви. Маму кто-то когда-то обманул, а может быть, обманулась она сама. Она ненавидит мужчин, а я их боюсь. Но почему-то хочу, чтобы они обращали на меня внимание.  Хочется, чтобы они восхищались мной, хотя не знаю, как потом из этой маргинальности выкручиваться.

Ночью я проснулась от страха, что когда-нибудь розы могут завянуть. И вместе со смертью цветов, закончится мое счастье. Неужели чувства, подобно цветам, могут расти, распускаться, жить некоторое время, а потом медленно умирать? А я не хотела смерти своих чувств. Мне казалось, что раз такое огромное в моей жизни появилось, то оно будет теперь всегда.

 Если бы можно было бы пощупать любовь, взять в руки, тогда бы набрала бы ее целые карманы, целую запазуху этого долгожданного чувства. Мне кажется, что я стала самым мощным человеком на всей земле.  Я так хочу влюбиться, нет, я хочу любить. Это раньше я хотела, чтобы меня любили. Мне кажется, ради этого чувства я смогу прыгать не только через лужи, но и пропасти  мне будут нипочем. Так хочется одеться в загадочную пелену мечтаний и летать долго-долго, чтобы мой полет закончился не от усталости отношений, потому что это чувство никогда не кончается, а только для того, чтобы уступить дорогу такому же, но другому полету. Я бы хотела любить не только по выходным и по праздникам, а каждую минуту, каждое дыхание моего тела должно быть пронизано этим чувством, как нежный лист должен быть надет на твердость ветки и не сможет жить без нее. Ведь любовь не обязанность, а необходимость. Там нет прогулов и отпусков, там нет слово «надо» или «должен», там есть только одно – я не могу без этого жить.

Интересно, любовь  - это грех, обязанность или наслаждение? За грех и наслаждение надо платить, но, когда грешишь и наслаждаешься, об этом никогда не думаешь. А если  обязан, то почему думаешь об этом постоянно?

Хотя мне на самом деле всегда было интересно узнать, что такое любовь: или это ураган, сметающий на своем пути все жизненные устои и правила, который переворачивает полностью твою жизнь; или она похожа на легкое прикосновение заблудившегося вечернего ветра, который к тебе прикасается так нежно и осторожно, что мурашкам место мало на твоей коже и что тебе становится так невероятно прекрасно, что  ты умрешь прежде, чем поймешь это заветное чувство. Интересно, она похожа или на легкий захватывающий полет, от которого замирает дух, и ты теряешь понятие времени и реальности; или – на тяжелый труд, результатом которого может стать гармония двух душ?

О любви много пишут и говорят, но никто не может почему-то просто по-человечески объяснить это состояние. Может быть, никто не знает, что это такое, и просто пиарятся на популярной теме или почему-то скрывают, превратив ее во всеобщую великую тайну. Вот если ко мне придет любовь, смогу ли я  ее узнать и не пройти мимо.

Почему к одним любовь приходит, а к другим нет? Как отличить увлечение и влюбленность от настоящей любви? Можно определить радиоактивность, можно установить человека по клеткам ДНК, можно выявить беременность, а почему не придумали тест на любовь? Да, кстати, может ли любовь существовать без секса или тогда уже будет не настоящей? Ведь дети любят своих родителей, братья и сестры любят друг друга, но у них оказывается совсем не те отношения. Получается, что секс необходим. А если мне не понравится с ним заниматься сексом, значит, конец всем чувствам? А если я в конце концов не умею заниматься сексом, а проститутка умеет, то у нее шансов больше? Более того, я боюсь этого секса. Мне приятно обниматься, целоваться, но если дело дойдет до кровати, то, наверняка, я сбегу. Как можно полностью раздеться при постороннем человеке? Мне страшно все: и показать свое тело, и посмотреть на него. Какое же может быть удовольствие, когда страхов больше, чем желания. А если терпеть, то разве можно от этого получить настоящее удовольствие? Почему у меня всегда вопросов больше, чем ответов. Это придумала не я, а написал такой же глупый почемучка, у которого тоже в голове только одни вопросительные знаки.

«Почему лакированные лужи на гуталиновом асфальте никогда не отражают моего настроения? И всегда смотрят на меня желтым зрачком согнувшихся фонарей? Почему ботинки промокают раньше, чем я добрался до того места, о котором мечтал весь день?

Почему мне не хватает дня, чтобы дойти до тебя? Почему мне не хватает ночи, чтобы спокойно уйти от тебя?

             Почему я не могу не думать о тебе, и почему я не могу забыть то, что так не хочется вспоминать? Почему на промокшие от слез ресницы всегда  давит свет заблудившегося солнца?

Почему все законы придумали до меня? И почему я не хочу подчиняться им? Почему силы притяжения действуют на все объекты земли, кроме нас? Почему?

Почему мне всегда не хватает одного шага до тебя, хотя всю жизнь я иду к тебе. Почему в жизни так мало правды? А когда появляется правда, то почему ее не хочется слышать?

Почему я всегда бегу к тебе, а от тебя всегда забываю дорогу назад? Почему я тороплю время, когда бегу к тебе, но боюсь смотреть на часы, когда ухожу? Почему во мне столько нежности к тебе, что она опять остается одинокой? Почему день так длинен, а ночь слишком коротка? Почему кольцо твоих сомкнутых рук так радостно вечером, а когда я ухожу я не могу снять этот счастливый обруч? Почему я живу, когда ты рядом, а в остальное время я просто тебя жду? Почему мне не всегда не хватает тепла твоего тела, а все остальное кажется лишним?

Почему я все время должен задавать глупые вопросы? Почему шаги к тебе так трудны? А от тебя не возможны? Почему вопросов всегда больше, чем ответов? Почему?»

И у меня почему, почему, почему?.. Вот и сейчас со мной после неожиданной встречи, после подаренных цветов происходит что-то совсем необычное. И не знаю, как это объяснить. Во-первых, я постоянно думаю о Нем. Я бросаю все, когда слышу похожий, как у него, низкий голос. Я втихаря стащила у мамы косметику и начала ею пользоваться, хотя до этого была совершенно убеждена, что натуральная красота самая лучшая. Мне стало нравиться собственное тело. Я теперь могла долго рассматривать его в зеркало, поглаживая грудь и живот и прислушиваясь к незнакомому тянущему и волнующему чувству, лениво просыпающимся где-то глубоко внутри меня. Мужчины теперь для меня разделились на две категории: кто был на Него похож и на всех остальных. Вторые меня совсем не интересовали, то есть они были одинаковыми, как листья на деревьях, а первую категорию я сравнивала с Ним. И с удовольствием находила в них столько недостатков по сравнению с Ним, что лучше бы им не знать, что они мужчины, которые могут заинтересовать девушку.

Меня постоянно жгло слово «жди». В нем существовала какая-то обжигающая настойчивость и роковая недосказанность. Чем дольше я повторяла это слово, тем больше появлялось нелепых звуковых ассоциаций: ждать – жечь, жди – дожди, ждать – сажать… Я становилась неадекватной, и мое помешательство успешно прогрессировало. Конечно, можно было бы списать на то, что я влюбилась, но я думала, под вывеской «любовь» живут более нормальные люди. Мне нравилось слово ангел. Только я не понимала, почему ангел должен ждать. Ведь всегда случалось наоборот: обычно все ждут ангелов. И если это «жди» было произнесено не для меня, то тогда Он ждет меня. Сам. Я сама должна появиться перед Ним.

Я забросила работу. И стала прогуливать и ходить на свидания, как на работу. Но каждый раз радость ожидания сменялась разочарованным и молчаливым возвращением домой.

В тот вечер все не заладилось. Когда я втихаря подкрашивала ресницы, меня позвала мама. Рука дрогнула и я попала кисточкой себе в глаз. Конечно,  было больно, но от обиды, что на свидание приеду с красным глазом, я разрыдалась. Я поняла, что, когда женщина что-то хочет или о чем-то мечтает здравый смысл уходит в бессрочный отпуск. И от этого у меня стали красными, как у морского окуня, глаза.  Но я поехала все равно.

Он стоял на прежнем месте. И опять с розами. Я испугалась, хотя ждала и мечтала об этой встрече. Я не знала, что делать. Сердце колотилось как теннисный шарик. Сначала мне захотелось убежать и спрятаться. Мне стало страшно. Но я не могла двигаться. Как хорошо, что из-за колонны он не видел меня. Но с другой стороны, я же сама долго ждала этого события. Может быть, он обидится, и уже такого никогда не повторится. И как дальше я буду жить из-за своей трусости? Ведь в большой любви люди готовы на все, а я готова убежать со свидания. Разве может настоящее чувство дружить с малодушием?

Я пыталась отдышаться, придти в себя, украдкой выглядывая из-за колонны. Я не думала, что бывает так страшно. Сейчас бы сюда маму, она бы что-нибудь посоветовала или помогла чем-нибудь. Но тут же мне стало дико самой от этой мысли. Любовь – это отношения только двоих людей, как духовные, так и интимные. Первый раз в постель с молодым человеком ложиться страшно? Конечно же, жутко. Но что же тогда снова звать маму, чтобы помогала. И кто выдумал эту любовь? Что ни шаг, то переживания.

Но я уже успокоилась и твердо решила не уходить.  С осторожностью опытного разведчика я потихоньку стала перемещаться ближе к Нему. Интересно, какими будут его первые слова: я так долго тебя ждал или я же сказал тебе: «Жди». Мне только не надо будет молчать. Даже, если перестану соображать, а я обязательно перестану, то надо все равно что-то говорить. В этом нет ничего страшного, потому что, когда влюбляются, всегда несут какую-то чушь. И я не буду в этом случае исключением, буду как все. Я уже приблизилась к нему на расстояние нескольких шагов, но Он почему-то не замечает меня. Может быть, его позвать? А как?

- Эй, вы, не меня ждете? А я уже пришла.

Господи, как быстро я поглупела. Наверное, во мне уж очень сильно выросло это неземное чувство. Хоть кто-то мне помог бы.

И помощь пришла. Высокая блондинка, причем крашенная, легко взбежала по ступенькам. Ее не мучили страхи и сомнения. Она подбежала к Нему и поцеловала его в щеку. А Он… он подарил мои цветы ей.

«Дождалась, допряталась» - пронеслось у меня в голове. Я совсем не ожидала такого поворота событий. Меня просто жестоко обманули. Просто посмеялись над моими чувствами.

 Я не хотела никого больше видеть. Жизнь в один момента потеряла всякий интерес: дни стали противно слякотными и одинаковыми, в которых не оставалось места для радости, для желания жить. Слезы, как из старого испорченного крана, струйками бежали по моим щекам, оставляя дорожки дешевой маминой туши. Для кого я старалась? И, вообще,  для чего надо жить?

Я почувствовала, что медленно сползаю по колонне, и это остановило мою истерику. Потому что стоило мне упасть, то без посторонней помощи я бы не за что не поднялась бы. И лежала бы здесь до тех пор, пока скорая не увезла бы мой закоченевший труп. И тогда бы он, наверняка, понял бы, какой любви в своей жизни лишился. А как мама? Почему она должна страдать из-за моей любви. Нет, я должна справиться с ней сама. И он не дождется моей смерти. Любовь, оказывается, не только заоблачное звучание легкомысленных бубенцов, но и хруст жизнеутверждающих правил.

«Ты мой свет, но я тебе не верю. В храме нераскаянной души заперты окованные двери, только ангел мечется в тиши».

Ангел… Ангел не мой, а его. Ангел не спускается просто так. Когда человеку плохо, он просто не может не помочь. Когда мне было худо,   всегда, почти всегда он оказывался рядом, и в его слова можно было бы не верить, но все равно случалось так, как он сказал. Можно думать, что никому не верю и никого не люблю, но, когда доверяешь ангелам, то все равно сможешь поверить и полюбить. Не я это придумала, просто я это уже знаю.

Я вдруг поняла, что получила от жизни все, что хотела: я работала, как все, потом по-настоящему влюбилась, но меня обманули и бросили. Так это есть настоящая жизнь, я живу теми же чувствами, испытываю те же страдания, как и нормальный человек. Я получила то, о чем мечтала. Да, меня обманули, но жизнь на этом не заканчивается. Теперь я знаю, что на мужиков нельзя надеяться, доверять им то нежное и драгоценное, что находится глубоко внутри. Если они не умеют ценить чистоту желаний и верность, то им всегда будет хуже, чем мне.

Все. Достаточно я в этой жизни натерпелась измен. Теперь я – Мата Хари, я – роковая женщина, теперь не я за вами буду бегать, а вы за мной. Через презрение к вам и ваши низменные инстинкты я стану управлять вами, жонглировать вашими желаниями, а вы будете мечтать попасть в мои сети. Все, трепещи мужское население, теперь я встаю на ноги и на тропу войны с вами. И вам мало не покажется.

Я могу любить теперь только сильно и беспощадно.