Повесть

Каждое историческое событие,

как здание из кирпичиков,

состоит из множества

человеческих историй.

Старенький железнодорожный вагон немилосердно качало и мотало, стенки его скрипели и ходили ходуном, а колеса громко стучали на стыках рельс. Казалось, на каком-нибудь особенно крутом перегоне он рассыплется или оторвется от основного поезда. Вагон был прицеплен к хвосту поезда на одной из узловых станций, и в него набилась разномастная публика, которой не досталось билетов на хорошие места. Были это в основном - деревенские бабы с огромными узлами и кричащими младенцами на руках и мужики в сапогах, телогрейках с фанерными чемоданами и самокрутками в зубах. Эта толпа заняла все нижние и верхние полки. А молодые парни, тоже в картузах, телогрейках и сапогах, проворно забравшись на третьи, багажные, полки, с удобствами расположились там, подложив свои чемоданы под голову.

Постепенно вагон заполнился различными запахами: пахло жареной курицей и самогонкой, табачным дымом, сапожной ваксой, туалетом и немытыми человеческими телами, которые были спрессованы на этом, небольшом вагонном пространстве. Откуда-то, через стук колес и непрекращающийся людской говор, пробивались звуки гармошки, где-то безостановочно и надрывно плакал ребенок, где-то спорили и ссорились несколько мужских и женских голосов.

В толпе пассажиров выделялось несколько человек, они занимали самый первый рядом с проводницей отсек: лейтенант с молодой женой; средних лет симпатичная женщина в добротном городском костюме и совсем юная девушка с небольшим картонным чемоданчиком в руках. Одета девушка была по-деревенски – в вязаную кофту и ситцевое платье, но на ногах у неё были городские кожаные ботиночки, а на голове – цветастая шелковая косынка. Эти ботиночки и косынку, подарок старшего брата, Анюта берегла целый год.

 Прошлым летом брат Михаил приезжал в родную деревню и, со вкусом поглощая самогон, соленые грибочки, квашеную капусту, холодец и вареную картошку, говорил, как хорошо ему живется в Ленинграде. Рассказывал он и о машиностроительном заводе, на котором работал, хвалился новым шевиотовым костюмом, и время от времени подносил левую руку к глазам: на запястье красовались новые часы из серебристого металла на кожаном ремешке.

- Ты, Анютка, в следующем году 10-летку заканчиваешь, как получишь аттестат, сразу мне телеграмму отбей. Мол, так и так, выезжаю я, братец, к тебе в Ленинград. Встречай-привечай любимую сестру - Анютку Рыбакову! А уж я тебе за этот год хорошую работу найду. – От выпитого Михаил раскраснелся и говорил громче обычного, его было слышно даже на улице. - У нас на заводе можно и учетчицей работать, и делопроизводителем, а можно и на другую специальность выучиться, молодежь у нас нарасхват! Любую специальность выбирай! – брат опрокинул в рот очередную стопку,

а родители, которые молча сидели за столом, опустили глаза. Им было неприятно видеть, что сын их научился в городе не только хорошо работать, но «отдыхать».

Уезжал он тихим деревенским пареньком, а сейчас у них в избе за столом сидел широкоплечий мужик с огромными натруженными руками и громким голосом. Он лишь отдаленно напоминал того далекого синеглазого паренька, любимого сына Мишеньку, которого родители несколько лет назад проводили на работу в далекий Ленинград.

Семья Рыбаковых по деревенским меркам была хоть и не богатой, но и не совсем бедной: семеро детей, а в хозяйстве, кроме десятка кур, была всего лишь корова, да старая лошадь. Старшие дети уже выросли, дочери вышли замуж, сыновья женились. Большинство давно уехали из родной деревни, кто - в Москву, кто – в Ленинград. В конце 30-х годов страна остро нуждалась в рабочих руках, поэтому заводы и фабрики охотно принимали на работу трудолюбивую деревенскую молодежь.

Анюта была в семье самой младшей, самой любимой, и родители хотели, чтобы осталась она с ними в деревне. Присматривали ей хорошего жениха. Да на Анюту уже многие парни заглядывались. Была она, что называется, «русская красавица»: синие, всегда смеющиеся глаза, гладкая кожа, ямочки на румяных щеках, русая коса до пояса. И хоть ростом она была невысока, но статью Бог её не обделил. Любила Анюта петь, могла и в танце пройтись, ловко отбивая дробь босыми пятками.

В общем, отпускать такую девушку в неведомый и незнакомый город родителям не хотелось. Но, видя, как загорелись глаза Анюты от рассказов о городской жизни, они поняли, что удержать её в деревне после получения школьного аттестата будет невозможно.

Анюта спрятала в сундук подарки брата. Там уже хранился набор открыток с видами Ленинграда. Брат Миша присылал домой письма исключительно на видовых открытках, и Анюта бережно их собирала, подолгу рассматривала Неву, мосты, скульптуры, дворцы. Весь год она мечтала о прекрасном городе, куда приедет, где будет жить, работать, где встретит, возможно, свою любовь.

Зимой получила Анюта от брата очередную открытку. Налюбовавшись видами Зимнего дворца, она прочитала: «Ты, сестричка, там, в деревне смотри, замуж не выскочи! Здесь для тебя женихи есть. Работу я тебе подыскал, будешь у нас в цеху учетчицей работать. Потом пойдешь на курсы, выучишься на бухгалтера. Работа эта денежная, уважаемая, как раз для такой девушки, как ты». Всю зиму Анюта представляла себя городской жительницей, как будет она гулять по улицам и набережным Ленинграда в красивом шелковом платье.

Весной брат написал, что женился. В комнату, которую ему дали от завода, он Анюту не приглашал, стал писать редко и просил немного подождать с отъездом из родной деревни. Но Анюта ждать уже не могла. На следующий же день после окончания школы, она собрала маленький чемоданчик. Взяла с собой новенький школьный аттестат и паспорт, который получила в сельсовете еще зимой. Зашила за подкладку вязаного жакета немного денег, заработанных в колхозе. Надела подаренные братом кожаные ботиночки, новое платье, повязала красивую косынку.

Отец с утра запряг лошадь, чтобы ехать на станцию, мать проводила их до калитки и долго смотрела вслед удаляющейся телеге. Слезы все время застилали глаза, и мать, вытирая их концами белой косынки, так толком и не разглядела, как навсегда уезжала из дома её любимая Анютка. Кажется, еще вчера она девчонкой босиком бегала по избе, и её звонкий смех колокольчиком катился по всему дому.

-Как быстро пролетело время, - думала мать, - как незаметно выросли дети и улетели из отчего дома. У всех уже свои семьи, маленькие детишки. Как сложится жизнь у Анюты? Пусть и она найдет свое счастье в далеком большом городе. Мать быстро перекрестила удаляющуюся телегу и спрятала натруженные руки под фартуком.

- С Богом, - произнесла одним губами, - в добрый путь.

Ночью накануне отъезда она тайком зашила за подкладку дочкиного жакета её медный крестик, прочла перед образом Спасителя в Красном углу «Отче наш», «Богородицу» и, обращаясь к иконе Богоматери с огромными грустными глазами, прошептала: «Сохрани и обереги мою девочку, наставь на путь истинный, не дай ей пропасть».

На железнодорожном вокзале Анюта первым делом побежала в кассу, которая была закрыта по причине отсутствия билетов. Канцелярской кнопкой к окошечку было приколото объявление, написанное красным карандашом: «На сегодня билетов нет! И не будет!» Последняя фраза была трижды подчеркнута жирной чертой.

У кассы толклось множество народу, кто-то пытался пробиться поближе к заветному окошечку, но большинство стояло тихо, молча ожидая чего-то. Анюта встала в конец очереди, надеясь на чудо. Возвращаться в деревню ей не хотелось, хоть отец и ждал её недалеко от здания вокзала. Анюта твердо решила дожидаться поезда. Её не пугало, что придется ночевать на жесткой вокзальной скамейке, что ожидание свободного места в проходящем поезде затянется на несколько дней, мыслями она уже была в Ленинграде.

Внезапно в рядах ожидающих произошло какое-то движение: расталкивая толпу, к кассе пробирался какой-то представительный дядька с орденской планкой на пиджаке и красным депутатским удостоверением в руке. Анюта, повинуясь какому-то внезапному озарению, тихонько пристроилась за ним и оказалась рядом с кассовым окошечком. Дядька требовательно постучал, и дверка открылась, мужчина показал красную корочку.

- До Ленинграда! - сказал он, сунул кассирше деньги и получил билет. Пока он проверял сдачу и смотрел на свет выбитые на билете цифры, Анюта, улучив момент, тоже протянула в кассу деньги.

- Вам места рядом? Верхняя полка устроит? – спросила кассирша, Анюта кивнула и тоже получила из её рук маленький коричневый квадратик. Затем окошко кассы захлопнулось. Зажав билет в кулаке, Анюта вслед за дядькой стала пробираться к выходу. И вдруг вокзальный громкоговоритель ожил, прокашлялся и громко возвестил о том, что начинается продажа билетов в дополнительный вагон пассажирского поезда до Ленинграда. Очередь заволновалась, и у кассы началось столпотворение, но громкоговоритель быстро прекратил давку, объявив, что продажа билетов начнется после того, как все успокоятся. Люди действительно сразу перестали толкаться и спорить и моментально выстроились в длинную очередь.

Но Анюта этого уже не видела. Выйдя из здания вокзала, она заметила, что дядька подошел к симпатичной женщине, которая, обмахиваясь газетой, сидела в тени на лавочке.

- Вот ваш билет, Валентина Сергеевна. Скоро придет поезд, ваше место в дополнительном вагоне, - услышала Анюта, проходя мимо. Она спешила к отцу. Он все также сидел в телеге, склонив голову и куря самокрутку.

- Папа, я билет достала! – радостно прокричала Анюта, усаживаясь рядом. – Там дядька орденоносец подошел к кассе, ему билет сразу же продали, а я за ним! Кассирша подумала, что я с ним вместе еду, и мне тоже билет дала! Повезло!

- Значит, скоро поедешь?

- Поеду…

- Ты не забывай нас с матерью. Пиши. – Отец как-то странно закашлялся и отвернулся. – Там в городе Михаила, брата старшего, слушайся, он плохого не посоветует.

- Ты не бойся, папа, я уже взрослая, глупостей не наделаю, - голос у Анюты тоже задрожал. – Ты поезжай, не жди меня, тебе до вечера нужно до дома доехать, а в поезд я сама сяду. Она порывисто обняла отца.

- Папка!

- Анюточка, доченька!

Так, обнявшись, они просидели несколько минут, затем Анюта спрыгнула с телеги, подхватила свой чемоданчик и, не оборачиваясь, быстро пошла в сторону платформы, на которую уже подали состав с прицепленным к хвосту дополнительным вагоном. Отец долго провожал взглядом её цветастое платье, пока оно не скрылось в толпе.

            - Вот и Анютка улетела, - подумал он, скрюченным коричневым пальцем вытер слезу, которая затерялась в его морщинах, натянул поводья, понукая лошадь, и телега, скрипя колесами, выехала с территории вокзала.

Анюта села в поезд, нашла свое купе. Состав тихо тронулся, постепенно набирая скорость. За окном пролетали леса, болота, черные избы, полустанки, маленькие города. Анюта смотрела и не могла представить себе людей, которые живут там. Что она видела в жизни? – Свою деревню, поля, леса – места знакомые, исхоженные за семнадцать лет её жизни вдоль и поперек. Она никуда не выезжала, и об огромном городе, куда направлялась, имела весьма смутное представление. Ленинград представлялся ей городом сплошных дворцов и фонтанов. Именно таким, как на открытках. Завод, где она будет работать, в её мечтах был очень похож на ткацкую фабрику, которую она видела в фильме «Светлый путь» с Любовью Орловой в главной роли. Анюте очень хотелось также с песней проходить по светлым цехам и управлять сотней работающих машин.

В кармане жакета у Анюты лежала открытка с адресом брата, но она не была уверена, что он ей обрадуется. Телеграмму брату она отправила с вокзальной почты, ответа не получила, но все же поехала, и сейчас её очень тревожило, как в огромном городе она найдет какую-то Петроградскую сторону, где живет её любимый брат Миша.

- А вдруг он меня не встретит? – думала Анюта, - Скорее всего, его жена не хочет, чтобы я, даже на время, поселилась у них в комнате. Но я ведь не собираюсь у них обосноваться! Найду работу, перееду в общежитие, начну сама зарабатывать и никому не буду в тягость! - И снова возвращалась одна и та же мысль: что делать, если брат не встретит? Как не потеряться в огромном городе?

Из-за этих тревожных мыслей Анюта так и просидела в углу до вечера, ни с кем из своих попутчиков не разговаривая, никого не замечая. Поэтому, когда к ней обратились, она не сразу услышала вопрос, а когда переспросили, вздрогнула, повернула голову и встретила взгляд своей попутчицы.

- Как вас зовут, девушка? – спросила женщина. Голос у неё был громкий, строгий. Анюта даже немного оробела и почти шепотом ответила: «Анюта».

- Анна, значит, - кивнула женщина, - а по отчеству?

– Павловна.

- Ну, вот что, Анна Павловна, хватит грустить, садись с нами ужинать!

На маленьком вагонном столике, накрытом белым полотенцем, была собрана нехитрая еда: вареная курица, консервы, хлеб. Попутчики уже начали есть.

- Спасибо, - сказала Анюта и достала из холщовой сумки деревенское угощение: пироги с картошкой, вареные яйца, зеленый лук и бутылку молока. Анюта вспомнила, как сегодня утром мать доила корову, как осторожно переливала молоко в бутылку, как вынимала из печи горячие пирожки. От этих воспоминаний к горлу подкатил комок, а на глаза навернулись слезы. Анюта опустила голову, чтобы никто ничего не заметил.

- Ты вот что, Анна Павловна, плакать прекращай и начинай есть! Глядишь, после ужина жизнь уже не покажется такой грустной. – Голос попутчицы немного смягчился.

- Спасибо. – Анюта ладошкой вытерла глаза, вздохнула, подняла глаза и спросила: А как вас зовут?

– Валентина Сергеевна, - представилась женщина.

Деревенские пирожки понравились всем. Анюта раскраснелась от удовольствия и рассказала о своей деревне, о маме с отцом, о том, как плакали они, провожая её в город. О том, что в Ленинграде живет старший брат Михаил. Валентина Сергеевна слушала внимательно, не перебивая. А когда Анюта поделилась с ней своей тревогой – что сорвалась в город, даже не получив от брата ответа на телеграмму, укоризненно покачала головой.

- Да, Анна Павловна, на брата твоего надежда невелика. Как искать его будешь, если города не знаешь? А, может, он и не ждет тебя? Где ночевать будешь? – от строгого голоса Валентины Сергеевны Анюте опять захотелось плакать. Она снова опустила голову, чтобы скрыть слезы.

- Да не переживай ты так! – Валентина Сергеевна протянула ей носовой платок. – Иди работать ко мне на завод! – Анюта подняла на неё непонимающие глаза.

- Да, я директор завода, – сказала Валентина Сергеевна, - в Калужскую область ездила к родным, это ведь и моя родина. Да на завод срочно вызвали, вот и пришлось садиться в первый попавшийся поезд. А завод у нас самый подходящий для молодой девушки, вроде тебя, Анна Павловна. Мы ведь красоту создаем! Да, да! Красоту! Кружева мы выпускаем и тюль. Нашу продукцию по всему Советскому Союзу покупают! – в голосе Валентины Сергеевны послышалась гордость. – А цеха у нас большие и светлые, везде чистота, порядок. Потому, что красота не может рождаться среди грязи и мусора. Правда, ведь? Хочешь у нас работать, Анна Павловна? Мы тебе и комнату в общежитии дадим. У нас, знаешь, какие девчата работают? Красавицы! Умницы! – Валентина Сергеевна улыбнулась. – Ты, я вижу, девушка деревенская, а значит, к работе приучена, трудностей не испугаешься, так что, приживешься у нас. Согласна?

- Да! – Анюта вытерла слеза, - я ведь мечтала, как в кино Любовь Орлова, в ткацком цеху работать!

- Значит, завтра утром вместе со мной на завод поедешь. Устроишься на работу, потом в общежитие. А после уж и брата своего искать будешь. Спи! Завтра у нас трудный день. – Валентина Сергеевна начала стелить постель, а Анюта полезла на верхнюю полку. От усталости и переживаний глаза её сами собой закрылись, и вскоре Анюта уже спала глубоким сном.

Ленинград встретил их солнцем, суетой, гудками машин. Выйдя из здания Московского вокзала вместе с Валентиной Сергеевной, Анюта была оглушена и удивлена. Машины, гудя клаксонами, ехали по Невскому проспекту, пешеходы спешили по своим делам. Анюта так и застыла на привокзальной площади, не в силах двинуться дальше.

Валентина Сергеевна кого-то высматривала в толпе. Наконец к ним подъехала черная машина. Молодой парень вышел из машины и открыл перед Валентиной Сергеевной дверь.

- Садитесь. Извините, что не сразу нашел вас в толпе, - сказал он. Затем взял её чемодан и положил в багажник. – Куда едем, домой или сразу на завод?

- На завод! – сказала Валентина Сергеевна, садясь в машину. Затем обернулась к Анюте. – А ты что же стоишь столбом? Садись скорее в машину, на завод поедем, я тебя на работу оформлю! - Анюта села на заднее сиденье машины и прильнула к окну. Она еще ни разу в жизни не ездила на машине, не была в городе, поэтому не могла оторвать взгляд от улиц, где они проезжали. Все казалось Анюте сказочно красивым, и она даже немного расстроилась, когда они приехали. Автомобиль остановился перед заводскими воротами, украшенными ажурной ковкой. Они медленно разъехались, и машина въехала на территорию. Вместе с Валентиной Сергеевной Анюта прошла в здание завода.

- Я отведу тебя в отдел кадров, - сказала Валентина Сергеевна, проходя по длинным коридорам. - Оформляйся, устраивайся в общежитие, а завтра выходи на работу. Сначала ученицей, а как освоишься, научишься управляться со станками, переведем тебя в мастерицы.

Валентина Сергеевна привела Анюту в большую комнату. При появлении директора все встали. Она приветливо поздоровалась и, не останавливаясь, прошла в другой кабинет, сплошь уставленный шкафами. На их полках в строгом порядке стояли многочисленные разноцветные папки. В глубине комнаты разместился огромный старинный письменный стол, за которым сидел неприметный лысоватый человек. Круглые очки в проволочной оправе украшали его переносицу. На локтях у него были надеты черные сатиновые нарукавники. Кадровик что-то писал, то и дело, со стуком окуная ручку в чернильницу из белого мрамора. Из-за обилия мебели в комнате царил полумрак. Настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром отбрасывала мягкий свет. Лампа тоже была мраморной. К её массивному основанию была прикручена серебряная пластина, на которой было выгравировано: «Дорогому Ивану Ивановичу в день 50-летия от сослуживцев». Анюта с интересом рассматривала комнату и её хозяина.

Валентина Сергеевна подвела Анюту к письменному столу. – Вот наш кадровик Иван Иванович. – Тот поднялся, поприветствовал директора и строго посмотрел на Анюту. - Принимайте новую работницу! И не обижайте её, это моя землячка!

Валентина Сергеевна ушла, а Анюта весь день занималась оформлением на работу и в общежитие. Иван Иванович написал множество бумаг, заполнил какие-то анкеты, долго расспрашивал её о семье и всех родственниках, а затем подшил все бумаги в новую папку и понес на подпись директору. Уходя, он положил перед Анютой чистый лист бумаги.

- Пиши автобиографию, - сказал он строго.

- А у меня и биографии-то никакой нет, - пожала плечами Анюта, - родилась в селе, работала в поле, школу закончила в этом году.

- Вот об этом и напиши в свободной форме, - Иван Иванович посмотрел на часы. – Мне с тобой тут некогда разговаривать, к директору надо. Не забудь точно указать дату рождения, название деревни, область, семейное положение. Да, и не забудь написать, как школу закончила! Мы двоечниц не принимаем, нам старательные работницы нужны. Если грамоты или награды какие-то имеешь, тоже укажи.

- У меня есть грамота за отличную учебу! И еще – за первое место в смотре художественной самодеятельности! Я там песню о Родине пела и в танцевальном конкурсе участвовала.

- Вот и хорошо, у нас самодеятельность тоже есть, нам такие певуньи очень нужны, - Иван Иванович задержался у двери, - Видишь, сколько ты всего уже успела, а говоришь, биографии никакой нет! – кадровик впервые за этот день улыбнулся. - Ты как устроишься, привыкнешь немного, в наш заводской клуб обязательно сходи. У нас девчата очень хорошо поют и танцуют! На все праздники обязательно концерты готовят. Им на заводе костюмы красивые сшили, так их знаешь, как принимают? По несколько раз на «бис» вызывают! Вот такие у нас работницы.

Кадровик еще раз посмотрел на часы, потом убрал в стол какие-то папки, еще раз проверил бумаги, которые предназначались директору на подпись, и направился к выходу. У двери оглянулся и строго произнес: Пиши! Чтобы к моему приходу все было готово. – С этими словами Иван Иванович вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В конце дня Анюте все же удалось заглянуть в цех. Она увидела ткацкие машины, из которых медленно выползали кружевные ленты, тончайшее полотно тюля.

Познакомилась Анюта и со своей наставницей. Это была высокая коротко стриженая девушка. Её светлые волосы были убраны под косынку.

- Меня зовут Елена, - представилась она, протягивая руку. - Рабочий день скоро закончится, ты пока посиди тут в уголке, посмотри, как мы работаем, а потом я отведу тебя в общежитие. Ты одна на заводе заблудишься, да и общежитие не найдешь. Ничего, скоро освоишься. Я тоже поначалу пугалась, а потом привыкла! – Из-за шума машин Лене приходилось почти кричать. – Я тоже деревенская, из Смоленской области! У меня там родители и младшие братья остались!

- А я из Калужской области! – Анюта тоже кричала. – Соседи! У меня дома тоже родители остались! А старший брат здесь в Ленинграде работает. Мне нужно его найти.

Анюта примостилась в углу на перевернутом ящике и во все глаза глядела на то, как работает цех. Тюлевое полотно, которое ткали машины, наматывалось на большие бобины. Затем работницы их снимали, нагружали на тележку и везли в другой цех. Там, как объяснила Лена, кружева и тюль отбеливали, крахмалили, распрямляли и отглаживали. Затем снова наматывали на бобины и везли на склад готовой продукции.

Анюта, сидя в уголке, даже задремала под равномерный гул станков. Разбудил её громкий мужской голос: Почему в цеху посторонние? Что это за отдыхающая? – Анюта открыла глаза и увидела толстого лысого дядьку в серой рабочей спецовке, который гневно смотрел на неё. – Где бригадир?

- Николай Петрович, это новенькая! – между станками, поправляя косынку, к ним уже бежала Елена. – Сегодня оформилась, завтра выходит на работу. Будет моей ученицей. Я, пока смена не закончится, оставила её в цеху присматриваться.

- Как зовут?

Анюта вскочила на ноги, дрожащим голосом представилась: Анна Рыбакова.

- Ты, Анна, запомни, здесь работать надо, а не отдыхать. Еще раз увижу, как ты в рабочее время от дела отлыниваешь, выговор объявлю! – строгий дядька повернулся и пошел к выходу из цеха, что-то говоря подошедшим работницам, но слова его заглушил заводской гудок. Смена закончилась.

- Это наш мастер, - Елена взяла Анюту за руку и повела к выходу. – Очень строгий! Ты пока тут все не освоишь, старайся ему поменьше на глаза попадаться. Что-то не так сделаешь, выговор схлопочешь запросто! А на будущее, от меня далеко не отходи, будь на глазах, присматривайся, а я тебя всему научу. И еще, косу свою роскошную убирай под косынку, а то затянет в станок… - Елена досадливо махнула рукой. – А лучше – сразу отрежь! Все равно мастер заставит. Замучает придирками по технике безопасности. У нашего Николая Петровича техника безопасности – пунктик! А к женской красоте он равнодушен. Говорят, у него жена очень ревнивая, прямо «мавр в юбке»! - девушки засмеялись. Вместе они вышли с территории завода и кратчайшим путем направились к рабочему общежитию, которое находилось недалеко от завода.

Поселили Анюту в комнату к Елене. Там стояло четыре кровати. Вскоре подошли их хозяйки. Одна девушка, её звали Наташа, была чем-то похожа на Елену: такая же высокая и статная, с такой же короткой стрижкой. Только волосы у неё были темные. Работала она тоже в ткацком цеху. Вторая – Лиза, трудилась учетчицей на складе. Она была невысока, как-то нескладна и при ходьбе заметно хромала.

Вот так началась для Анюты городская жизнь. Работа ей нравилась. Косу отрезать у неё не поднялась рука. Анюта каждое утро закручивала волосы в пучок, надежно закрепляя его шпильками, а затем туго завязывала на голове косынку. Брату она послала открытку, рассказала, что устроилась на завод ткачихой, написала адрес общежития. Через две недели он сидел у них в комнате за столом, пил чай и с виноватым лицом оправдывался, что не встретил её на вокзале.

- Понимаешь, Анютка, я с ночной смены пришел, спать завалился, а моя Марийка мне телеграмму только вечером отдала. Беременная она, токсикоз у неё страшный, говорит, что забыла. Раздражительная стала, ужас! Боится, наверное, что деревенские родственники у нас в комнате поселятся. Как будто сама не из деревни приехала! Уже городской себя считает. Ты, Анюта, пока к нам не приходи, я сам тебя навещать буду. – Михаил помолчал, а потом весело продолжил - А ты, сестренка, молодец! Ловкая оказалась! Не растерялась в большом городе, сразу и работу хорошую нашла, и место в общежитии получила! К вам на фабрику трудно устроиться. Я знаю, многие хотят, да не всех принимают!

А вы, девчата, я смотрю, как на подбор, красавицы! – Михаил посмотрел на Елену и Наташу, - Приходите к нам в клуб на танцы, у нас холостых парней много, быстро вам женихов найдем! – Девушки покраснели и заулыбались, а Михаил посидел еще немного, расспросил о родителях, домашних новостях и ушел.

Анюта вместе с подругами один раз сходила в клуб машиностроительного завода. Находился он недалеко от их общежития – в этом же рабочем районе. Ей там не понравилось: в большом зале было накурено, под ногами валялась шелуха от семечек, из патефона лилась мелодия «Рио-Риты», но танцевали мало. Парни в основном пили пиво, то и дело выбегали на улицу курить, громко смеялись, заглушая музыку, и беззастенчиво разглядывали девушек. Анюту пригласил на танец парень, который представился Сергеем. От него пахло пивом и табаком. Узнав, где работает Анюта, он сказал, что на этом же заводе работает и его сестра. Живет она тоже в общежитии, и, возможно, Анюта даже знакома с ней. В перерыве между танцами он попытался Анюту поцеловать, но она с силой оттолкнула его, выскочила из клуба и побежала к себе в общежитие.

- Подожди! – кричал он вслед. – Извини! Приходи в следующее воскресенье! – Но Анюта Сергея уже не слышала.

В следующее воскресенье Анюта пошла гулять на набережную. Там она и познакомилась с Николаем. Был он моряком-балтийцем. Служил срочную службу на одном из военных кораблей. Призвался из Ленинградской области в прошлом, 1939, году. С этого дня каждое воскресенье, если у Николая не было дежурств, они встречались. Бродили по городу, ходили в кино, заглядывали в музеи. Николай показывал Анюте город, рассказывал о его истории. И Анюта постепенно влюбилась и в этот прекрасный город, и в его капризную погоду, и в Николая. У них появились любимые места – Летний сад, Невский проспект, набережные. И даже холодная ветреная зима, которая вскоре наступила, не смогла прекратить их долгие прогулки. Замерзнув, они заходили в парадное какого-нибудь роскошного дома, поднимались на последний этаж, сидели тихонько на ступеньках лестницы и о чем-то шептались.

Новый, 1941-й год, Анюта встречала в общежитии с подругами. Она пригласила Николая, девчонки тоже привели своих кавалеров, с которыми познакомились в клубе на танцах. Приготовили винегрет, нарезали колбасы, отварили картошки, почистили селедку, украсив её тонкими кольцами нарезанного лука. Николай принес тушенку и шоколад из своего морского пайка, а заводские ребята поставили на стол бутылку водки и красное вино. Анюта порезала деревенского сала, которое ей накануне принес брат. Он забежал вечером после работы, поздравил с наступающим праздником, сказал, что у него родился сын и передал кусок сала, которое родители прислали из деревни к празднику.

Стол получился красивым и обильным. В коридор вынесли патефон, и все вышли из комнат, чтобы потанцевать. Заводские ребята быстро захмелели, но держались, рук не распускали. Николай выпил за столом всего одну рюмку, и они с Анютой долго танцевали в коридоре общежития под «Рио-Риту», и «Брызги шампанского», а потом, устав от кружения, вместе подпевали модный тогда песенке – «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль…». Они уже решили, что после того, как Николай отслужит, они поженятся. Оставался всего один год. Но что такое один год, когда впереди вся жизнь! Ведь известно же, как год встретишь, таким он и будет. Они встречали новый год вместе, были влюблены и верили в то, что наступающий год обязательно будет счастливым.

Сразу после полуночи Николай засобирался в часть. Увольнительную ему дали в честь праздника до часу ночи, поэтому опаздывать было нельзя. Анюта проводила его до трамвайной остановки и вернулась в общежитие.

Будущим летом за отличную службу командование обещало Николаю краткосрочный отпуск, и они с Анютой решили поехать к ней в Калужскую область – навестить родителей. Анюта уже написала им письмо, рассказала о Николае и даже выслала фотографию, которую они сделали недавно. Фотограф в фотоателье долго усаживал их, называя красивой парой. На фото Анюта в своем лучшем платье сидела, сияя глазами, улыбкой и ямочками на щеках. Её длинная коса покоилась на высокой груди. Николай в форме военного моряка стоял рядом, положив руку ей на плечо. Внизу красивым почерком было написано: «Ленинград.1941-й год». Анюта вставила фотографию в резную рамочку и повесила над своей кроватью.

 В начале июня отпуска морякам отменили. Командование Балтийского флота приказало готовиться к долгому военному походу. Теперь каждое воскресенье Анюта проводила в общежитии. Она шила шелковое платье, о котором давно мечтала. Долго откладывала деньги, потом неспешно выбирала материю. Наконец, она купила шелк, нежного фиолетового цвета с мелкими белыми букетиками. В новом платье она собиралась поехать в отпуск на родину. Воротник и манжеты Анюта решила отделать кружевом. К майским праздникам руководство завода награждало передовиков производства, и Анна Рыбакова «за высокие достижения в труде» получила грамоту, отрез тюля и небольшую ленту кружев. Тюль она решила подарить родителям, а из кружева сшила воротник и манжеты.

Она как раз пришивала их к новому платью, когда в комнату ворвалась Елена.

- Включай радио! Война! – дрожащей рукой Анюта повернула ручку громкости и из черной тарелки донеслось: «…без объявления войны….вероломно….фашистские войска перешли границу…» Слова диктора доносились до неё, как сквозь вату. Она думала о Николае, о том, что его военный корабль ушел в дальний поход, и они даже не успели попрощаться. Вместе со всеми Анюта выбежала на улицу. Там на площади вокруг громкоговорителя уже собралась толпа, все молча слушали, военный приказ о мобилизации. Сообщения передавались постоянно, затем что-то говорил Молотов, но Анюта почти ничего не слышала, окаменев от горя, она так и простояла в толпе таких же испуганных женщин до самого вечера. А потом, еле передвигая ноги, дошла до общежития, медленно поднялась на свой этаж, добрела до комнаты. Она думала о Николае, о том, где он сейчас находится. Она не знала, что их корабль в водах Балтики недалеко от города уже принимал участие в боях.

А на следующий день вечером прибежал брат – попрощаться. Его призывали на фронт. Анюта порывисто обняла его, прижалась к широкой груди и заплакала, повторяя: «Ты только пиши! Пиши чаще! Мишенька, береги себя!»

Завод сразу же перевели на военное положение. Теперь здесь начали выпускать маскировочную сетку. На станках ткали сетчатое полотно, а затем работницы вручную пришивали к нему лоскуты черного, зеленого и белого цветов. В цеху, где раньше выпускали кружево, убрали станки и установили швейные машинки. Там теперь шили солдатские варежки и ушанки.

Анюта перешла в швейный цех. Работа её нравилась, шить она любила, но проработала там всего несколько дней. Вместе с несколькими десятками самых сильных молодых девушек она была мобилизована строить военные оборонительные укрепления вблизи города Луга. На грузовиках их привезли, разместили в бараках, наскоро сколоченных на окраине какого-то села, дали в руки лопаты, кирки, топоры, пилы, тачки и приказали – «Копайте!» Вытянувшись в длинную цепочку, сотни людей, в основном женщины и подростки, с раннего утра и до позднего вечера, долбили, копали, вывозили на тачках землю, валили лес, пилили доски, строили и укрепляли окопы, дзоты и землянки.

День в июле длинный, а ночи короткие. После целого дня каторжно тяжелой работы с небольшими перерывами на обед и ужин, женщины еле добредали до своих бараков и, повалившись на нары, тут же засыпали. Анюта тоже засыпала прямо в одежде, не забывая подложить под голову свои рукавицы. Это была ценность – потеряешь, будешь держать лопату голыми руками. Через несколько часов от такой работы на руках появляются кровавые мозоли, потом кожа сходит и каждое движение причиняет нестерпимую боль. У многих женщин руки были замотаны кровавыми тряпками. По ночам из бараков доносился плач, надрывный кашель, стоны - даже крепкий обморочный сон не мог заглушить физическую боль, и женщины даже во сне страдали. Болело все тело, особенно руки, плечи, спина, ноги.

Все чаще налетали немецкие самолеты. С высоты летчики хорошо видели людей, которые были похожи на цепочку копошащихся в земле черных муравьев. Когда по ним начинали стрелять, муравьи в панике разбегались в разные стороны. Черные точки бежали к лесу, кто-то прятался на дне окопов. Многие, так и не добежав до спасительной лесной полосы, падали и замирали посреди поля, раскинув руки. Немецких летчиков чрезвычайно веселили эти глупые муравьи-люди, и они, смеясь, снова и снова пролетали над ними, стреляя до тех пор, пока не заканчивались патроны.

Анюта и Елена вместе с другими женщинами прятались от обстрелов в лесу или затаивались под земляными насыпями, но как только самолеты улетали, неумолимые охранники прикладами винтовок выгоняли женщин из убежищ и снова заставляли работать. До следующего вражеского налета.

Этот ад продолжался целый месяц – к середине июля Лужский оборонительный рубеж был готов. Больных, еле живых женщин опять погрузили в грузовики и отвезли в Ленинград. Но укрепления эти, как выяснилось потом, почти не пригодились. Нарвавшись на укрепрайон и встретив сопротивление Красной Армии, немецкие войска обошли его с запада и, почти не встречая сопротивления, подошли к Ленинграду.

По ночам в городе темноту прорезали лучи прожекторов. Было слышно, как на линии фронта, которая проходила совсем близко, стреляли зенитки, слышались взрывы. Все, кто мог, уезжали из города. Но с завода, находящегося на военном положении, уехать можно было, только получив специальное разрешение. В комнате общежития девчонки долго совещались: хроменькая Лиза говорила, что всем надо уезжать к себе на родину. Деревни не бомбят, и рядом с родными можно дождаться окончания войны. Елена, Наташа и Анюта уезжать не хотели, но Лиза все же уговорила их идти к директору завода за разрешением.

Рано утром, еще до начала смены девушки постучались в кабинет Валентины Сергеевны. Она, сгорбившись, сидела за столом и, казалось, ночевала прямо здесь на рабочем месте. Лицо её было серым, под глазами залегли тени, между бровей - глубокая морщина, даже голос стал тише, а в кудрявых каштановых волосах появились заметные седые пряди. Она сильно похудела, и от её былой директорской стати ничего не осталось.

- Что вам, девочки? – спросила Валентина Сергеевна, отрываясь от каких-то бумаг, прикрывая рукой красные воспаленные глаза. Лиза выступила вперед и сказала: «Дайте нам разрешение, мы хотим уехать из города!» - Директор молча смотрела на девушек.

– Анна Павловна, и ты тоже сбегаешь? – она укоризненно покачала головой. – А я ведь тебя на этот завод за ручку привела, поручилась за тебя. – Директор опять надолго замолчала. – А кто город защищать будет? – вдруг громко спросила она. – Вы – молодые, здоровые, кто же работать здесь будет для фронта? – девушки покраснели и опустили глаза.

И только хроменькая Лиза не уступала: «Я хочу уехать! Я инвалид! Я буду жаловаться! Вы не имеете права меня задерживать!»

- Действительно, не имею, – тихо ответила директор. – А где твой дом? Куда ты поедешь?

- Я с Урала! - сквозь слезы почти прокричала Лиза.

- Если с Урала, поезжай. Сейчас дам тебе разрешение. Пойдешь в Отдел кадров, там у Ивана Ивановича получишь документ. – Валентина Сергеевна что-то написала в своем блокноте, протянула вырванный листок Лизе, та схватила его и быстро выскочила из кабинета.

– А вы-то куда собрались, красавицы? – директор грустно посмотрела на оставшихся девушек. Они стояли, опустив головы. – В Смоленской области уже немцы, в Калужской – тоже. Некуда вам ехать, девочки мои дорогие! Будем вместе город защищать. – Валентина Сергеевна подошла к ним, обняла. – Идите, работайте. - И только, когда девушки вышли из кабинета, она смахнула с глаз слезы и вернулась к своему столу. Там поверх бумаг лежал распечатанный казенный конверт. В извещении, которое Валентина Сергеевна взяла в руки, было написано, что её сын, лейтенант пограничных войск Алексей Викторович Харитонов, погиб смертью храбрых в первые дни войны на Ленинградском направлении. В сотый раз прочитав эти горькие строчки, мать уронила голову на сложенные руки и зарыдала.

Анюта вернулась в цех, там осталось всего несколько девушек. Кто-то сумел уехать, но большинство строили оборонительные рубежи на окраине города. Каждый день приносил все более страшные новости: в середине августа немецкие войска совсем близко подошли к городу, а в сентябре, завершая окружение, Ленинград начали бомбить. По городу прошел слух, что немецкие войска заняли пригороды, а мотоциклисты даже остановили трамвай на южной окраине города в районе Стрельны.

Как-то в начале августа в комнату, где жила Анюта, постучались.

- Рыбакова, к тебе пришли! – кричала комендант. Анюта поднялась и открыла дверь. Она увидела русоволосую женщину в клетчатом платке и теплом жакете, перетянутом солдатским ремнем. Одной рукой она держала ребенка, закутанного в одеяло, в другой руке у женщины был узел.

- Я – Мария, жена Михаила, - сказала женщина, усаживаясь на пустую кровать. - Мы так и не успели с тобой познакомиться. Это сын Михаила – Евгений. - Женщина отогнула одеяло, и Анюта впервые увидела своего племянника, на неё смотрели огромные синие детские глаза. Мария развернула его. Мальчик не плакал, лежал тихо. – Мы сегодня уезжаем, - сказала она, - всех, у кого маленькие дети, эвакуируют. Может, удастся прорваться. Поеду к своим в деревню. Ты, уж, прости меня за все! – Мария обняла Анюту и заплакала. – Может, и не увидимся больше.

- Поезжай! Береги ребенка, если сможешь, напиши нашим родителям в деревню. - Анюта вытирала обильные слезы. – Совсем забыла! – вдруг воскликнула она, - Я ведь твоему ребенку подарок приготовила, все хотела поздравить. Не думала, что вот в такой печальный день придется дарить. – Анюта достала из шкафа небольшой сверток и протянула Марии. Она развернула, там были маленькие шерстяные носочки, кофточка и чепчик.

- Это я сама связала, - Анюта надела обновки на ребенка. – Вот видишь, все впору. Пригодится, ведь скоро осень.

- Спасибо! – Мария еще раз обняла Анюту, завернула ребенка в одеяльце и надела свой жакет. Порывшись в кармане, она достала сложенный вчетверо тетрадный листок.

- Это адрес моих родителей в Костромской области. На всякий случай. Если сможешь, приезжай, а нет – просто пиши. Если что-то о Михаиле узнаешь, тоже сообщи. – Они еще раз обнялись, и Мария, взяв сына на руки, вышла из комнаты.

Было это в августе, а уже в сентябре железнодорожное и любое сухопутное сообщение с городом было прервано. На вокзалах скопились тысячи беженцев, ожидающих хоть какого-нибудь поезда. Были здесь и жители прибалтийских республик, которые намеревались уехать вглубь страны, и русские из Ленинградской области, и евреи, бежавшие от немцев. Путь на восток страны был отрезан, кольцо блокады вокруг Ленинграда сомкнулось.

По всему городу были расклеены плакаты с призывом «Защитим город Ленина!», на домах появились надписи, какая из сторон наиболее опасна при артобстреле и везде были развешаны громкоговорители. Сначала сирена предупреждала о воздушной тревоге, а потом появился метроном. Его быстрый ритм означал воздушную тревогу, медленный – отбой.

По ночам Анюта вместе с Еленой дежурили на крышах, тушили и сбрасывали вниз зажигательные бомбы. Девушки стали неразлучными подругами. Их сблизила и совместная работа на строительстве оборонительных рубежей, и похожие судьбы. Лена, как и Анюта, тоже не получала вестей ни от родителей из деревни, ни от любимого человека, который был призван на фронт в первые дни войны. Анюта беспокоилась не только за Николая, но и за брата Михаила, от которого тоже не было вестей.

Сначала девушки жили в комнате общежития вдвоем. Их третья подруга Наташа перешла в другой цех и переехала в другую комнату. Но разлука продолжалась недолго: начались холода, в общежитии было отключено отопление. Вода тоже не подавалась, поэтому всех работниц поселили на территории завода в актовом зале административного здания, разделив его дощатыми перегородками и занавесками. Все окна в целях светомаскировки были плотно заклеены темной оберточной бумагой, забиты фанерой и затянуты мешковиной для сохранения тепла. В зале установили топчаны и несколько «буржуек». Их топили всем, что могло гореть и давать тепло: старые конторские книги, бумаги из заводоуправления, подшивки газет из библиотеки, заборы, скамейки, сухие деревья из заводского парка и даже ненужная мебель - все шло в топку.

После смены девушки вместе занимали очередь за хлебом. Стояли, сменяя друг друга. Поначалу, получая рабочую карточку, можно было хоть и впроголодь, но существовать. Но с каждым днем, по мере приближения холодов, паек все уменьшался, в хлебе появлялось все больше примесей, он становился тяжелым, клейким, невкусным и совсем не сытным.

В городе множились панические слухи, что во время одной из сильнейших бомбежек были полностью уничтожены знаменитые Бадаевские склады, где хранились значительные запасы продовольствия, поэтому скоро еда в городе полностью закончится и начнется голод. Пожар действительно был грандиозным, тысячи тонн продуктов сгорели, а расплавленный жжёный сахар тёк по земле, смешиваясь с грязью и водой.

Постоянные бомбежки, голод, неизвестность лишали последних сил.

А в ноябре начались уже настоящие холода и настоящий голод. Заслышав частый стук метронома, работницы цеха бросали работу и бежали в убежище, которое оборудовали в подвале. Фашисты стреляли по городу прицельно, стараясь разбомбить военные заводы и другие жизненно важные объекты. Но чаще всего снаряды попадали в жилые дома, пробивали их насквозь и рвались в убежищах, где прятались люди. А бывало, что рухнувший дом, навсегда погребал под обломками людей, находившихся в подвальном этаже.

Сидя в душном бомбоубежище, все прислушивались к взрывам, а если бомбы рвались где-то близко, вздрагивали и теснее прижимались друг к другу. Все прекрасно понимали, что если бомба попадет в их здание, они не выживут.

И все же Ленинград жил. Пока были силы, Анюта и Елена, надев на себя все шерстяные вещи, которые нашлись в шкафу, завязав головы теплыми платками, шли в цех. Работа немного согревала. Маскировочную сетку на заводе уже не выпускали. Теперь немногочисленные работницы шили варежки, ушанки, телогрейки и ватные брюки для защитников города. Они и сами были одеты в эти телогрейки, ушанки и штаны.

Свою роскошную косу из соображений гигиены Анюта остригла еще в первые дни блокады. Вернувшись в Ленинград после каторжных работ на строительстве оборонительных рубежей, Анюта и Елена сожгли в печке свою грязную, завшивевшую одежду, и без сожаления расстались с волосами, оставив на голове лишь короткий ежик волос. Девушки сильно похудели, в них трудно было узнать прежних красавиц. Теперь они больше походили на худеньких подростков, на которых так болталась одежда, что её приходилось подвязывать веревками.

Под телогрейку Анюта всегда надевала свою любимую шерстяную кофту, в которой когда-то приехала в Ленинград из деревни. Кофта совсем износилась, но тепло держала хорошо. Как-то, ремонтируя порвавшуюся подкладку, Анюта услышала, как на пол, тонко зазвенев, что-то упало. Опустившись на колени, она долго шарила руками под топчаном, нашла что-то маленькое и, зажав в кулачке, поднесла к лампе. В мутном свете коптилки она узнала свой крестильный крестик. Анюта никогда его не надевала, так как была у себя в деревне комсомолкой, активисткой и атеисткой. Знала, что мать хранит её крестик вместе с церковными свечками и Библией где-то у себя в сундуке. И вот сейчас она держала в руках этот маленький и такой дорогой привет от мамы. Даже на расстоянии мать защищала своего ребенка, благословляя и прося у Бога для неё защиты.

- Мамочка, - прошептала Анюта. К горлу тут же подкатил комок, и глаза наполнились слезами, - Как мне плохо без тебя, родная моя!

Анюта поднесла крестик к губам, поцеловала и прижала к груди. Так и сидела, не шевелясь, глотая слезы, сжимая в руке нежданный и такой дорогой подарок, вспоминая свою простую, далекую и такую счастливую деревенскую жизнь. Удивительно, этот маленький, потемневший от времени, старинный медный крестик давал тепло и умиротворение, так необходимое изможденному телу и истерзанной душе.

Анюта закрыла глаза и задремала. Во сне к ней склонилась мама, гладила натруженной рукой колючий ежик её волос, заглядывала в глаза. Во сне мама была молодой и красивой, Анюта не знала её такой. Глаза у матери были большие и печальные, как у Богородицы на старинной иконе, которая стояла у них в избе в красном углу.

- Крепись, моя девочка, - шептала ей мать, - ты должна быть сильной. Я молюсь за тебя.

Очнувшись, Анюта вытерла мокрое от слез лицо. Потом вытащила шнурок из кожаных ботиночек, надела на него крестик, завязала тугим узелком и повесила на шею, спрятав под одеждой.

Этот свой сон, лицо матери и её огромные тревожные глаза Анюта запомнила на всю жизнь. Тогда она еще не знала, что именно в это время фашисты дотла сожгли их деревню вместе со всеми жителями – женщинами, стариками и детьми.

Как-то Анюта и Елена решили пойти на городской рынок. Там, если повезет, можно было продать сохранившиеся с мирных времен хорошие вещи, а на вырученные деньги купить чего-нибудь съестного. Анюта взяла свое красивое шелковое платье с кружевным воротником и манжетами, которое так ни разу и не надела, а Елена решила продать новое зимнее пальто, купленное перед войной.

На рынке девушки сразу попали в толпу людей, которые так же, как и они, пытались продать вещи. Кто-то держал в руках картину, кто-то меховую горжетку, кто-то продавал теплые ботинки, кто-то платье, кто-то шубу. Были и такие, кто продавал золото и драгоценности. Эти вещи на рынке не задерживались, покупались сразу. Какие-то хорошо одетые женщины в теплых меховых пальто и добротных валенках платили за них хлебом, давали сахар или крупу. Эти продукты действительно были равноценны золоту. Откуда они появлялись в осажденном городе, где даже суррогатный хлеб по карточкам выдавали не всегда, девушки старались не думать.

Анюта и Елена долго простояли на холоде со своими вещами и совсем замерзли, пока пальто и платье не купила какая-то молодая женщина в меховой шубе. Вырученных денег едва хватило всего на полбуханки хлеба, но девушки были счастливы и этому. На выходе из рынка они бегом пробежали мимо мясного ряда. Какой-то продавец схватил Анюту за руку: «Красавица, купи холодец!» Анюта еле выдернула руку из его цепких пальцев и, не оглядываясь, побежала за Еленой. Про этот мясной ряд в городе ходили страшные рассказы: по ночам после бомбардировок из убитых людей вырезалось мясо, из которого потом варился холодец. Самое страшное, что и это варево покупали – в мясных рядах бойкая торговля шла всегда.

К Новому году директор Валентина Сергеевна приготовила всем подарки. На заводском складе еще с довоенных времен сохранились запасы крахмала, его расфасовали в небольшие пакетики и на тележке привезли в помещение, где жили работницы. Директор, одетая, как и все на заводе в ватные штаны и телогрейку, подходила к каждой, обнимала и поздравляла с новым, 1942-м, годом, а бывший суровый мастер цеха Николай Петрович вручал каждой женщине пакетик.

Анюта не видела Валентину Сергеевну несколько месяцев и была поражена тем, как она сдала за это время. Директор двигалась медленно, едва переставляя отекшие ноги, говорила еле слышным голосом. И все же, она нашла в себе силы обойти все клетушки, в которых жили женщины, поговорила с каждой. Увидев Анюту, Валентина Сергеевна улыбнулась и прошептала: Анна Павловна, землячка, здравствуй. Вот, возьми подарок – все, что могу. – А потом, обняв Анюту, она шепнула ей на ухо: Держись, девочка моя, постарайся выжить, береги себя! Будь счастлива.

Одарив всех подарками, директор медленно вышла. Держась за стенку и поминутно останавливаясь, она дошла до своего кабинета, с трудом открыла, вошла и с силой захлопнула за собой дверь.

 Анюта и Елена на буржуйке напекли из крахмала оладий. Это и было их новогоднее угощение. А на следующий день по заводу прокатилась печальная весть: Валентина Сергеевна умерла от истощения прямо на своем рабочем месте. Все, кто мог, пришли в её кабинет проститься. Потом тело завернули в белую простыню. На санках его надо было отвезти на площадь, куда со всего города свозили трупы. Идти было недалеко, но людей, которые смогли бы одолеть это расстояние, нашли с трудом.

В последний путь Валентину Сергеевну повезли мастер цеха Николай Петрович и Анюта. Они впряглись в санки и потихоньку, преодолевая ледяные накаты и снежные заносы, двинулись в путь. Дорога была заметена, ноги скользили, холод пробирал до костей, но они упрямо шли, волоча за собой санки, поддерживая друг друга. Упасть было нельзя – можно уже не подняться.

Еще на подходе к этой страшной площади Анюта увидела женщину, которая из последних сил везла на санках маленькое тельце, завернутое в простыню. Она то и дело поскальзывалась на льду, падала на колени, потом с трудом поднималась и снова тянула санки, продолжая свой скорбный путь. Анюта и Николай Петрович медленно двигались за ней по узкой, протоптанной в снегу дорожке. Вдруг женщина остановилась, как-то нелепо осела и повалилась на бок. Санки, увлекаемые ею, еще немного проехали по снегу и ткнулись полозьями ей в спину. Анюта подошла к женщине, попыталась помочь ей подняться, но та уже не дышала. Так и остались на дороге два трупа, заметаемые снегом: мать вместе со своим ребенком.

Анюта и Николай Петрович добрели до площади и увидели тела умерших людей, сложенные рядами. Многие были завернуты в простыни. Были и замерзшие люди, которых принесли сюда прямо с улиц.

Тело Валентины Сергеевны они положили в один из рядов, куда складывали покойников, молча постояли. Плакать не было сил, только страшная тоска и тревога, казалось, еще больше сдавили сердце. К горлу покатил комок, и Анюта прошептала: Спасибо за все, Валентина Сергеевна, прощайте, я всегда буду вас помнить.

-Прощай, Валюша, без тебя будет еще тяжелее, - также тихо сказал Николай Петрович. Обратный путь отнял последние силы. Войдя в здание завода, Анюта, надрывно кашляя, еле-еле дошла до своей клетушки и, теряя сознание, упала на свой топчан.

С этого дня она уже не вставала. Даже налеты вражеской авиации уже не вызывали у неё страха. Анюта лежала на своем топчане, её душил кашель. В перерывах между приступами, она слушала разрывы бомб и отмечала про себя: это далеко, это уже ближе, а вот сейчас бомба упадет прямо сюда. Бомбы рвались, что-то с грохотом рушилось, здание сотрясалось, но все же

стояло. Старинная кладка, сложенная «на совесть» более века назад, была крепка, а толстые стены даже не потрескались.

Придя из убежища, которое находилось тут же в подвале завода, Елена отпаивала Анюту горячей водой с сушеной морковной стружкой. Из последних сил добредала до пункта выдачи хлеба и отоваривала две карточки – свою и анютину, но этот хлеб, состоящий в основном из отрубей и желудевой муки, почти не давал сытости истощенному организму. Анюта тихо угасала. В организме уже наступила стадия безразличия ко всему. Она лежала в постели, устремив глаза в потолок, и даже голод, казалось, больше её не беспокоил. Она принимала из рук Елены свой кусочек хлеба и забывала поднести его ко рту, так и держала в высохшей руке. Елена размачивала хлеб в горячей воде и с ложки кормила Анюту этой жижей. В актовом зале, где обитали девушки, появлялось все больше свободных клетушек. Все, кто был еще жив, перемещались поближе к «буржуйке». Теперь топилась только одна.

Новости с фронта доходили безрадостные. Изредка кто-то из защитников Ленинграда заходил в гости к какой-нибудь из девушек и рассказывал, как идут дела на фронте. В один из дней к ним зашел незнакомый солдат.

- Надю Попову, не знаете? – повторял он, обращаясь то к одной, то к другой девушке. – Она у вас на заводе работала. Может, уехала? – солдат заглянул в закуток, где под ватным одеялом лежала Анюта. Рядом сидела Елена.

- Анюта?! Это ты? – вдруг воскликнул он, вглядываясь в лицо девушки. – Не помнишь меня? Я - Сергей! Мы с твоим братом Михаилом в одной бригаде работали на машиностроительном заводе. Помнишь, мы на танцах познакомились? Ты тогда так быстро убежала! Я тебя потом долго ждал. Каждое воскресенье на танцы ходил и все тебя высматривал. Надеялся! А ты больше не пришла.

- Сережа, - еле слышно прошептала Анюта. Она вспомнила, как неловко он пытался ухаживать за ней на танцах, как она, обидевшись на него, убежала. Ей стало жаль его. Оказывается, он искал её, ждал. - Как ты здесь оказался?

- Меня, как и твоего брата, в начале войны сразу призвали. Я попал сначала в часть ПВО, охраняли Ленинград от немецких самолетов. А потом был в артиллерийской части. Сняли орудия с военных кораблей и стреляли по немецким танкам. А сейчас вот направляют на «Невский пятачок». Там очень тяжелые бои идут. Я на часок отпросился, хотел с сестрой попрощаться, но не нашел, а вот тебя встретил!

- Ты береги себя, Сережа. Если сможешь, приходи. – Сергей согревал в своих ладонях её ледяные пальцы.

– Выздоравливай, Анюта, держись. Ты же сильная! Я постараюсь еще придти. - Сергей поцеловал ей руку, поднялся и подошел к Елене.

- Она совсем плоха, доходит. Вот возьми! – Сергей порылся в своем вещевом мешке и достал несколько больших серых солдатских сухарей и кусок сахара. И сухари, и сахар были крепкими, как камень. – Дай ей! Размочи сухари и корми с сахаром. А мне уже пора. – Сергей закинул вещмешок за плечи и вышел. Дверь захлопнулась, впустив в помещение клубы морозного воздуха.

С той встречи прошел месяц. Сергей заходил еще два раза, приносил сухари и сахар. Анюта уже не лежала – поддерживаемая Еленой, она потихоньку передвигалась по помещению. Подолгу сидела у «буржуйки». Жар прошел и даже кашель стал уже не таким изматывающим, приступы терзали её все реже.

В помещении их осталось всего восемь человек. Сухари, которые принес Сергей, они разделили поровну. Зубы у всех стали слабые, цинготные, поэтому сухари они сосали, запивая чуть подслащенным кипятком. А в феврале были введены новые, повышенные, нормы снабжения: 500 граммов хлеба для рабочих, 400 − для служащих, 300 − для детей и неработающих. «Дорога жизни» действовала. Положение в осаждённом Ленинграде начало меняться в лучшую сторону, продукты по карточкам стали выдавать своевременно и почти полностью. И хотя все девушки были еще очень слабы, стало ясно, что страшную и суровую зиму они пережили.

Сергей больше не приходил. У Анюты сжималось сердце, когда она думала о нем. «Невский пятачок» - узкая полоска земли на другой стороне Невы, где смогли закрепиться советские солдаты. Там, отбивая постоянные атаки фашистов, они ежедневно гибли сотнями. Ей не хотелось верить в то, что Сергей, скорее всего, погиб. - Он ранен, - думала Анюта, - он в госпитале. Вот поправится и обязательно напишет. – Она по-прежнему любила и ждала Николая, но Сергей, который спас ей жизнь, стал дорог. А вскоре она получила весточку от Сергея. Он действительно был ранен, эвакуирован по «дороге жизни» в госпиталь на «большую землю». Сейчас поправляется после тяжелого ранения и скоро вновь вернется в армию. Анюта ответила и получила от него письмо: «Жди меня - писал Сергей, - я еду на фронт».

Весной с первыми солнечными лучами люди стали выходить на улицу – греться. Подставляли теплым лучам серые, изможденные лица, и силы потихоньку возвращались. В марте все трудоспособное население вышло на уборку города от мусора. И хотя люди были еще очень слабы, никто не уходил: свозили на кладбище трупы, убирали с тротуаров завалы и мусор. Саперы разминировали неразорвавшиеся снаряды – их было множество. А в мае по городу пошли трамваи. Это было праздником, всем хотелось прокатиться.

Анюта с Еленой тоже проехались знакомым маршрутом по Невскому проспекту. Но это была невеселая прогулка: полуразрушенные дома смотрели на проспект выбитыми, черными от пожаров окнами. Многие здания были разбомблены, от некоторых остались лишь глубокие воронки. И все же, трамвай, который непрерывно звонил и гремел по рельсам, как бы вливал силы в жителей Ленинграда. Всем было ясно: если пошел трамвай, значит, жизнь продолжается, надо держаться.

Анюта сидела у окна трамвая и, глядя на обгоревшие руины домов, вспоминала мирную жизнь. Как гуляли они с Николаем в нарядной толпе по Невскому проспекту, как играла музыка в Летнем саду, а они кружились в вальсе. Николай в танце прижимал её к себе, а она счастливо смеялась. Тогда, в начале лета, подарил ей Николай букетик первых ландышей. Анюта принесла цветы в общежитие, поставила в стакан рядом со своей кроватью, и они наполнили комнату нежным запахом, ароматом весны и первой любви. А через несколько недель началась война.

- Как это было недавно, а кажется, очень давно, в другой счастливой жизни, которая уже никогда не вернется, - думала Анюта. – Увижу ли я Николая, что с ним, где он сейчас воюет? – И снова её мысли возвращались на привычный круг: Николай не пишет, брат тоже, о родителях ничего не известно. На сердце вновь ложилась привычная тяжесть, а перед глазами проплывали обугленные стены домов, груды битого кирпича, разбомбленные тротуары и улицы – все, что осталось от прекрасного города.

Как только земля освободилась от снега, все свободные клочки земли люди использовали под огороды. Девушки тоже вскопали большую клумбу на территории завода и посеяли морковь, свеклу, редиску, лук. Каким-то чудом в подсобном помещении бывшей заводской столовой сохранились эти семена.

А вскоре заработал и завод. Анюта немного окрепла и после долгого перерыва вновь села за швейную машинку. Для неё это было радостное событие. Работа давала ей силы к жизни. Казалось, что смерть, так близко подошедшая к ней зимой, уже не вернется. Но это было обманчивое чувство: город все чаще бомбили. И те, кто пережил страшную голодную зиму, гибли от снарядов. Фашисты разместили вокруг Ленинграда тяжелые артиллерийские батареи с дальнобойными орудиями и ежедневно били по городу. Участились и налеты авиации. Анюта и Елена по несколько раз в день бросали работу и спускались в убежище.

Как-то вечером, придя после работы в свою клетушку, Анюта нашла у себя на кровати письмо. Оно было от Николая. Он писал, что всю зиму корабли Балтийского флота обороняли подступы к Ленинграду со стороны моря, что он был ранен, лечился в госпитале, а теперь переведен в Красную Армию в часть морской пехоты, что по-прежнему любит её и будет писать, как только появится возможность. Прислал он и свой новый адрес. Это письмо как будто влило в Анюту новые силы. Теперь она отправляла Николаю письма каждую неделю, летала, как на крыльях и уже не боялась ни бомбежки, ни авианалетов, ни голода, ни предстоящей зимы.

Вторая блокадная зима 1943 года уже не была такой тяжелой. Конечно, были холода, была тяжелая работа, скудное питание, но Анюта уже научилась быть сильной. Её поддерживали письма Николая, у неё была работа, а, значит, хлебная карточка. А еще Анюта была молода и всеми силами старалась выжить и дожить до победы.

Всю войну Анюта проработала на заводе. Частям Красной Армии требовалась маскировочная сетка, плащ-палатки, брезентовые чехлы для орудий. Девушки – швеи работали по 12 часов. Изредка приходили письма от Николая и совсем редко от Сергея. Каждый из них не раз побывал в госпиталях, но они снова возвращались в действующую армию.

После победы Николай вернулся в Ленинград, разыскал Анюту. Вскоре они поженились. Молодым дали крошечную комнатку в районе Невского проспекта. Как-то вечером, выходя из заводских ворот, Анюта увидела Сергея. Он ждал её у проходной. Взял за руку. Анюта заметила, что на левой руке у него не хватает двух пальцев.

- В последний месяц войны контузило, - Сергей поймал её взгляд, - снаряд недалеко разорвался. Я остался жив, вот руку только попортило. Долго лечился в госпитале, а как демобилизовался, сразу к тебе. Примешь меня такого?

- Я, Сереж, замуж вышла. – Анюта увидела, как погасла улыбка на его лице.

- Что ж не дождалась? Я ведь о тебе всю войну мечтал, думал, что есть у меня невеста, которая ждет.

- Я его еще до войны полюбила и все годы ждала. Ты прости меня, не держи зла.

- Будь счастлива, Анюта. – Сергей повернулся и широкими шагами зашагал прочь. Вскоре его фигура затерялась в толпе.

Прошло несколько лет. Город отстраивался. Анюта гуляла по Невскому проспекту со своим маленьким сыном – Лёвушкой. Вдруг в толпе она увидела Сергея. Он возмужал, был хорошо одет. Подошел ней, взял за руку, как прежде заглянул в глаза.

- Ты счастлива, Анюта?

- Счастлива. А ты?

- Я женился. На завод не вернулся, работаю сапожником. Хорошо зарабатываю. Хочешь, сошью тебе самые красивые туфельки?

- Сшей лучше ботиночки для моего сына! – засмеялась Анюта.

- Нет, Анюта, для тебя – все, что захочешь, а для сына твоего, нет! Не могу. Моя мастерская здесь недалеко - на Невском. Заходи, буду рад, с женой познакомлю. Она чем-то на тебя похожа. Такая же синеглазая! – Сергей по-военному развернулся и затерялся в толпе. Больше они никогда не встречались.

Своего второго сына Анюта назвала Сергеем – в честь того, кто спас ей жизнь. Михаил, брат Анюты, погиб в начале войны, похоронка на него пришла уже после прорыва блокады. О семье Михаила Анюта так ничего и не узнала. Несколько раз писала на адрес, который оставила ей Мария, пыталась искать своего племянника Женечку, но ответа на свои запросы так и не получила, а письма возвращались с отметкой «Адресат не найден».