НАЧАЛО

В школу я пошёл в 1943 году на станции Джусалы в Казахстане. Наш посёлочек из нескольких коттеджей стоял довольно далеко от станции, а школа была на другой стороне станции.

Отца долго сватали на это место, поэтому, когда мы приехали, довольно скоро получили это шикарное жильё. Квартира из двух больших комнат, сени, туалет. О таком мы до сих пор и мечтать не могли. Дом стоял на самом берегу тихого озера, на другой стороне которого приглушённо шумел военный завод, ему и принадлежал этот посёлок.

Из посёлка нас ходило в школу несколько человек. Помню мальчика Витю и девочку Люду. Они жили очень близко от нас. Люда вообще в этом же доме, с другого торца. Мама Люды работала в столовой, и мы однажды, возвращаясь из школы, зашли к ней, и она накормила нас жареной печёнкой. Как же это было вкусно!

Учиться мне было нетрудно, потому что я был уже в какой-то мере подготовлен старшими братом и сестрой, слыша их чтение вслух, устный счёт и видя их старания по другим предметам.

Самому выводить палочки по чистописанию, конечно, было неинтересно. Но интересно было смотреть за другими. Впереди меня сидела кудрявая девочка Мая (Майка), с большим бантом в волосах. А перед ней уже сидела за своим столиком учительница. Она казалась мне старой, хотя ей было, наверное, не больше тридцати лет.

Шёл третий год войны, и тетрадей, ни в клетку, ни в косую линейку не было. Нас выручало то, что папа приносил с работы «канцелярскую» разноцветную бумагу, и мама, а потом и мы сами шили из неё тетради. Когда папу забрали в армию, мы шили тетради из газет.

Чтобы я мог ходить в школу, мне купили ботинки, которые я должен был беречь. И я надевал их только перед школой. Когда пришла зима, мы с сестрёнкой Верой гуляли возле дома по очереди, в больших пимах, одних на всех.

Мы все - я, сестра и брат, учились в одной школе (брат Коля в седьмом классе, сестра Люба в пятом, я – в первом), поэтому на нас учителя обращали внимание. Но сам я обратил на это внимание, уже учась в четвёртом классе в посёлке Чулак-Тау Джамбульской области. Там нас уже было в школе четверо, присоединилась младшая сестра Вера.

Учёба давалась мне легко, конфликтов с учениками и учителем не было. Поэтому запомнился только наш отъезд отсюда в Джамбульскую область в конце учебного года.  Отца, живого, вернули из армии и дали новое место работы. Уже к концу войны специалисты народного хозяйства высоко ценились, даже такие, как папа, не кончавшие института, но имевшие богатый практический опыт.

 Химкомбината находился в Чулак-Тау, а подсобное хозяйство – в трёх километрах от посёлка. Мне пришлось ходить за эти три километра в школу посёлка. Химкомбинат представлял собой горнодобывающее предприятие и находился в горах, а в посёлке была контора, гараж, ремонтная мастерская. «Подсобное хозяйство» состояло из сельскохозяйственных угодий (свекольное поле, кукурузное, арбузная бахча) и свинофермы.

Для нашей семьи из семи человек (родители, бабушка и четверо детей) нашёлся только большой пустой сарай (освобождённые от складов сараи нам сопутствовали долгое время и позже). Но очень скоро нам дали просторную комнату в добротном кирпичном здании. А на следующий учебный год мы уже жили в посёлке. Здесь школа была рядом.

Почему через год мы оказались в областном городе Джамбуле, я не помню. Наши родители сняли квартиру в частном доме на тихой зелёной улице. Фамилия хозяев дома была то ли Овчарова, то ли Овчаренко – здесь было много украинских семей.

В Джамбуле девочки и мальчики учились раздельно.

Из-за слабого зрения я сидел за первой партой, прямо напротив учительницы. Она была совсем молодая. Мне нравились тонкие черты её нежного лица и то, как легко лицо краснело и волновалось. И когда я случайно на перемене увидел в большом окне учительской, как её обнял и, приподняв, как девчонку, прижал к груди учитель физкультуры, я воспринял это, как предательство и не хотел идти в школу. Но, понимая, что учиться всё-таки надо, просто пересел за первую же парту в другом ряду, подальше от неё. Других объектов для обожания в классе, понятно, не было.

В Новый год нам устроили праздник, каждому ученику вручили пакет с мятными пряниками. Это было здорово! Дома я всех угостил дорогим подарком. Хотя от недостатка сладкого я не страдал - со мной учился Толя Заиченко, его мама работала на кондитерской фабрике, и часто он угощал меня чудесными конфетами «Раковая шейка», которые я запомнил на всю жизнь. С Толей мы часто возвращались из школы вместе, нам было по пути. Иногда заходили к нему, хотя мне заходить было неудобно: мама его, если была дома, всегда старалась угостить конфетами. А мне «ответить» было нечем. Иногда, правда, я дарил ему «казанки». Увлечение игрой в «казанки» среди ребятишек было повальное. Казанки – косточки из ножных суставов домашнего скота. Не знаю, как точно называется эта игра. Когда мы переехали в Костромскую область, этой игры там не было, и никогда больше я её не встречал, видимо, потому, что в России в средней полосе не было так много мелкого домашнего скота, как в Казахстане.

Была ещё одна игра, правда, больше «девчачья», но ею увлекались все. Это касалось осколков посуды, самых разнообразных, порой немыслимых расцветок и узоров. Здесь ведь жили и узбеки, и казахи, и немцы, и таджики, и китайцы. Цель игры заключалась в том, чтобы своим осколком перевернуть осколок другого играющего - и он твой. Осколками набивали увесистые мешочки. Как и «казанки» они служили «валютой».

Все жили ожиданием близкой победы и изменений жизни к лучшему.

В победу мы верили всегда, с самого начала войны, в самые тяжёлые моменты. Нам, детям, которые не могли помочь приблизить её, только оставалось верить и ждать. И вот она пришла, долгожданная…

Я бегал по нашей зелёной улице, стучал в окна и кричал: «Победа! Победа! Войне конец!». Много позже я напишу об этом ликующем моменте:

И льются семьи из ворот –

В улыбки, в слёзы и объятья.

И возникает хоровод

Из обновлённых лиц и платьев.

И появляются на свет

Прибережённые сквозь годы

Юбчонки под весенний цвет

И туфли довоенной моды…

Третий класс я закончил на «отлично» и получил похвальную грамоту. А жизнь пошла, хоть по-прежнему голодная, но намного веселее. Только после войны я отметил, что в городском саду города Джамбула по субботним вечерам играет духовой оркестр и исполняются незнакомые волнующие песни. Теперь, когда я его слышу, я вспоминаю именно это время и городской сад.

Летом мы оставались жить в Джамбуле. Весь город был пронизан арыками, совсем маленькими и побольше. Питались они, видимо, речками вне города. В арыки попадала мелкая рыбёшка, в основном, пескари. Поскольку я бредил рыбалкой, я целыми днями сидел в арыках и простужался. Мне запрещали к ним подходить. Но разве удержишься? У меня появилась резь в боку, дышать стало трудно, а потом просто невозможно: тело словно прокалывало иглами. Гнойный плеврит! Меня поместили в городской тубдиспансер.

Там я встретил начало четвёртого класса.

Больше всего здесь было детей с плевритами. Мы все находились в одном корпусе, днём собирались для игры в нашей комнате. Все дети отлично говорили по-русски, хотя были здесь и казахи, и украинцы, и даже китайчёнок. В нашей комнате ночевала на кушетке няня, молодая женщина-казашка с именем, известном каждому пионеру в Советском Союзе – Мамлакат. Ребята ночью над ней подшучивали: доставали птичьим пёрышком до её лица и щекотали нос и губы. В конце концов, она поругалась с нами и увезла свою кушетку в комнату девочек.

Дети школьного возраста обучались по школьной программе в корпусе для «лежачих». Учительница была сразу для нескольких классов, я учился вместе с пятиклассником больным костным туберкулёзом. Кровать его стояла рядом с учительским столом. Он просто поворачивался в сторону учительницы, когда приходила очередь заниматься по программе пятого класса. Мальчик испытывал большие боли, страшно ругался, походя на взрослого мужчину. А меня к этому времени подлечили, и я мог дышать, что казалось счастьем.

По всей территории лечебницы были рассажены фруктовые деревья, особенно много было персиков. Тяжёлые плоды сгибали ветки почти до земли, но мы их не трогали. В нашем питании фрукты были богато представлены. Не было и желания забраться в чужой яблоневый сад, который начинался сразу за мужской уборной. Говорили, что хозяев нет, кто-то убит на войне, кто-то умер. Правда, и яблоки там были зелёные и дубовые.

Лечили меня бесплатно, как и всех остальных ребятишек.

Выписавшись из диспансера, я уехал вместе с родителями в посёлок Чулак-Тау, где и заканчивал четвёртый класс.

Поскольку я был один ученик у моей учительницы, мы с ней прошли далеко вперёд по программе, и в новой школе мне было нечего делать. Учительница, высокая худая чеченка Мария Абубакировна, поражалась моим способностям. Мне было неудобно, и я вынужден был признаться, что я уже это проходил в санатории. И учительница сказала: «Вот видите, в какой замечательной стране мы живём: и лечиться можно, и учиться, и всё бесплатно». А мы на это даже не обращали внимания - всё было так естественно! И ещё она сказала: «У нас все люди братья. И русские, и чеченцы, и грузины». И это было понятно. Мы знали, что Сталин грузин, но считает себя русским. А мне было всё равно, что чеченец, что грузин. Класс был интернациональный: русские, украинцы, казахи, чеченцы, ингуши, немцы. Вот с немцами было не совсем понятно, зачем они у нас? Ведь мы с ними воевали. Дома, после разговора с папой, я понял, что в Германии - другие немцы, а эти – наши, советские, они давно здесь живут и стали почти русские. И вообще, не надо пугать, там – фрицы, фашисты.

Мы не воспринимали немцев, как нерусских: говорят понятно, доброжелательны, с ними можно дружить: Александр Бек, Александр Блок, Владимир Берг… И ребята всё рослые, крепкие, хорошие огородники. Были ещё латыш Артур и чеченец Шамиль.

Пожалуй, самым верным был Шамиль. Небольшого роста, но крепкий и смелый. Он всё время ходил со мной, пригласил в гости, показал, как живут. В большой пустой комнате, затенённой занавесками и одеялами на окнах, вдоль длинной стены лежали то ли одежда, то ли постельное бельё и среди них что-то копошилось. Шамилю, видимо, стало неудобно от открывшейся картины, и он быстро увёл меня на кухню, где были печь и длинный стол. Там он объяснил, что были гости, мать всю ночь суетилась и теперь  отдыхает. Она вошла на кухню, уже одетая, маленькая, сухонькая, смущённо улыбаясь, и принесла кусок пирога.

Я понял, что мне тоже надо пригласить товарища в гости.

Шамиля поразило наше крохотное жилище в длинном бараке. Он растерянно оглядывался, пытаясь понять, куда кого можно положить на ночь. Действительно, комната была маленькая, не больше десяти квадратных метров. Вдоль одной стены стояла неизменная родительская кровать с пружинной сеткой и никелированными шарами. Она почти упиралась в небольшую плиту. Вдоль другой стены стоял бабушкин сундук, также сопровождающий нас во всех поездках, и некое подобие этажерки для книг. Посередине комнаты - стол, обеденный и для выполнения домашних заданий. На ночь сюда же заносился складной топчан, днём стоящий в сложенном виде в коридоре у дверей.

Родительская кровать, бабушкин сундук, топчан, стол и пол под столом и были спальные места для семи членов семьи. Шамиля я успокоил, показав топчан в коридоре и сказав, что место для всех находится.

Шамиль жил в других условиях, потому что для переселенцев с Кавказа и Прибалтики специально построили двухэтажные кирпичные дома. А казахи, немцы, русские и другие жили, в основном, в землянках или в «мазанках» - маленьких домиках из самана. Домики были разной ухоженности, при некоторых имелись крошечные дворики с грядочками. Чаще это было у немцев, переселенцев с Поволжья, которые любили огородничать. А на низких крышах многих землянок сами по себе часто росли маки.

Поскольку мы жили в Казахстане, была одна привилегия: можно было изучать по желанию казахский язык. Но, кажется, этой привилегией никто не пользовался, даже казахи. Ну, правильно, зачем нагружать себя ещё одним предметом? Но среди нерусских казахский язык был доминирующим, и школьный фольклор, например, не обходил его. Среди учеников ходило такое переложение на смешанный язык басни «Ворона и лисица»: «Пиндир (пиндир, якобы, сыр) ворона отыскал, на дерево присел покушать. Лиса бежал, лиса пиндир унюхил. Лиса кричал: «Пиндир корош! Ворона каркит: корошо! Ворона «Кар!». Пиндир упал. Лиса хватал. Лиса бежал».

Или такое выступление:

- «Жолдостар! Тратер! Мен бугун оратор. Повестка дня: жареный свинья. Кто за этим штукам, прошу поднять рукам!»

Что означало:

«Товарищи! Внимание! Я сегодня оратор». Дальше всё понятно.

Шамилю я показывал рыбные места на нашей небольшой речке, демонстрировал заточку на камне рыболовного крючка и ловлю плотвы. Редко удавалось поймать «маринку», хитрую сильную, довольно крупную рыбу с очень мелкой чешуёй и малозаметными узорами на теле. (Так я и не опознал её ни по каким книгам).

Драк между мальчишками в посёлке не было. И желания драться - тоже. Злобы не было. Не любили друг друга только чеченцы с ингушами, поэтому чеченцы жили в посёлке, а ингуши - в горах. С посёлком они всё равно были как-то связаны, иногда появлялись здесь на осликах. Как они жили у себя в горах, я не знаю, не был у них.

А казахи вообще народ был мирный. Драк и крови даже боялись.

Иногда заходил к нам в класс чеченский парень Марат. Он был то ли знакомый, то ли родственник нашей классной. Широкоплечий, крепкий, как будто из крепкого тёмного дерева вырубленный, когда первый раз появился, подошёл к столу, примерился своим огромным кулаком, посмотрел на меня:

- Сейчас вот так стукну – и стола не будет. Стукнуть?

Я представил, какая это будет морока – выносить останки, засмеялся и сказал: - Не-ет…

Он ничего не поломал, только ходил тяжело между партами, а уходя сказал: - Если будут обижать – скажите.

Нас никто не обижал, и помощи его не потребовалось.

Старший брат Коля уже заканчивал школу. В школьном коридоре на стене висели имена лучших учеников, среди них – мой брат, и я мог им гордиться. Родителей вызывали в школу, вручали грамоту-благодарность за воспитание детей. Я и здесь получил похвальную грамоту.

Ранним летом мы уезжали из Казахстана в Россию, о которой я много слышал от мамы.

На «подъёмные», полученные на семью, отец купил мешок пшеничной муки, нам отвели целый вагон – «теплушку», и мы поехали в вожделенную страну, где была мамина родина – деревня Котёл Беднодемьяновского района Пензенской области.

СРЕДНЯЯ ШКОЛА

Большое путешествие по железной дороге закончилось на станции Пикола-Палома северной железной дороги.

Туда за нами пришла машина и доставила всю семью в деревню Палома.

Мы знали, что деревня находится в семи с половиной километрах от станции, где есть школа-семилетка и где мне придётся учиться в пятом классе. В самой деревне школа была начальная, в ней один учитель на несколько классов.

На станцию должны были ходить несколько человек, среди них малорослый мальчик Юра из шестого класса, сын местного учителя физкультуры, охотника, две шестиклассницы, дети работников лесозавода имени Долматова, который находился километрах в трех от деревни. Отец одной девочки, Лены Крутиковой, статной красавицы, работал шофёром на лесовозе, возил тёс на станцию. Отец Кати работал в конторе лесозавода и должен был быть под началом папы как главного бухгалтера.

Записывать меня в школу ездил отец, он же познакомил меня с ребятами.

До станции можно было доехать на лесовозах, которые возили туда тёс. Надо было лишь дойти из деревни до дороги.

Красавица Лена знала почти всех шоферов лесовозов, и ей было обеспечено место в кабине. Остальные ребята ехали наверху, на тёсе. Это было запрещёно, но другого варианта не было.

Ждать на дороге иногда приходилось довольно долго, особенно в распутицу, которая подошла скоро, как только начались осенние дожди.

А я не прочь был походить пешком по лесной дороге. Я уже ощутил прелесть и колдовство леса, которого, можно сказать, совсем не знал. Потому я отказался от лесовоза, по крайней мере, до станции. Обратно - другое дело. Быстро темнело, и надо было успеть до ночи домой. Да и удобнее ехать в пустой машине, держась за кабину.

По дороге в школу меня обуревал восторг. Осенний лес удивительно красив. Да и строчки всякие хорошие в голову приходили. Например, такие:

Скребёт перо бумагу,

Стучится в окна град.

А мысли переносятся

К тебе, мой старший брат…

Брата моего Колю сразу же после десятого класса приняли в Тамбовское артиллерийско-техническое училище, и он уехал в Тамбов. Стихи я назвал «В ТАТУ старшему брату».

О том, что я умею сочинять стихи, в школе быстро узнали.

Я слышал, как учительница русского языка Александра Степановна Смирнова говорила классной руководительнице Надежде Даниловне Шадриной: «Этому мальчику надо помочь. Когда же ему учить уроки, стихи писать, если он каждый день будет ходить больше десяти километров туда и обратно?» В общем, мне дали место в интернате, чему мама (в особенности) была несказанно рада. Теперь я мог только в конце недели возвращаться домой. А мог и оставаться на воскресенье.

Мне, как ученику из большой семьи, дали «премию» – 105 рублей новыми деньгами (прошла денежная реформа, деньги поменяли один к десяти). О том, какая это была значительная сумма, можно было судить вот по тому, что в местном культмаге игрушка - заводной мотоциклист - стоила 25 рублей. Мне так хотелось позаводить его! Но мама сказала:

- Ты - большой. Поиграться найдёшь с чем. А сейчас тебе нужны для здоровья продукты.

И купила на пристанционном рынке мёду и коровьего масла.

Мама считала, что лёгкие мои и плевра ещё слабые. Но мне лучше всяких лекарств помогали чистый воздух и гуляния по лесу, а более всего те довольно дальние походы за лесными дарами, которые нас потом кормили всю зиму (сушёная голубика, мочёная брусника, солёные грузди и сушёные опята). Кстати, опята обнаружились неожиданно и совсем рядом, в овраге, который начинался в конце деревни. Оказывается, местные жители не знали их, принимали за поганки. Здесь ценились только белые грибы и сырые грузди.

Правила в интернате простые. Получил койко-место – заправляй постель на день. Чемодан с необходимыми вещами – под кроватью. Книги, учебники могут быть на тумбочке. Комнаты – одна мужская, одна женская – отапливались, в них было всегда тепло. Отапливались, видимо, из кухни горячей водой, на улице всегда кололись дрова, в основном, берёзовые. Колол их высокий крепкий парень, кажется, Глеб. Это было на другом торце, где жила Александра Степановна. Она, наверное, кем-то числилась здесь. Иногда заходила к нам, проверяла, всё ли у нас в порядке.

C Глебом, который колол дрова, вспомнилась ещё одна история. Глеб, кажется, знал всех интернатских ребят. Меня - тоже. Разговаривали мы с ним всегда спокойно, ровно, каких-то особых тем не выбирали.

В начале февраля в выходной день (я как раз приехал «на побывку») к нам в деревню приехала группа станционных ребят. И не зачем-нибудь, а - бить. Приехали с битами, клюшками. Что такое, почему – я не понял. На меня вдруг налетели двое незнакомых мальчишек побольше меня, повалили и начали бить ногами. Откуда-то появился Глеб, раскидал их со словами: «Вы что?! Он мухи никогда не обидит!». Я удивился не тому, что он неожиданно пришёл на помощь, а тому, откуда он знает, что я мухи не обижу. Потом Глеб нашёл меня на улице и извинился, сказал, что приняли меня за другого. Больше ничего не пояснил. А я сделал вывод, что они с Александрой Степановной друзья и она рассказывала обо мне.

Ребята деревенские мне объяснили, что такое бывает, драки возникают из-за девчонок. Это я мог допустить, здесь, действительно, красивые девчата, взять хотя бы Лену Крутикову, а у соседей две уже взрослые красавицы, не зря и фамилия у них Красотины.

В местную природу после степи и гор я влюбился сразу и навсегда. Нет, в степи и в горы я тоже влюбился сразу. Но леса там не было.

По окончании учебного года ребята из класса приехали ко мне. Нам уже дали отдельный домик на берегу речки из трёх или четырёх комнат. Для спуска к воде я вырубил ступеньки в глинистом склоне. К той воде, где я ловил больших окуней и щук.

Ребята приехали - в праздничных летних одеждах, с сачками для ловли бабочек. Они радостно бегали по лугу напротив нашего дома.

Как же я им завидовал! А ведь завидовать надо было мне, что я живу в таком райском месте. Но это я понял позже.

А потом мы уезжали. Как и раньше, на машине, со своим жалким скарбом. В Костромскую области, город Кологрив. Там была десятилетка, Люба и так уже потеряла год.

Меня не первый раз трогало расставание с папой его сотрудников: они стояли около машины, каждый хотел сказать доброе слово, пожелание, отца благодарили, просили не забывать. Я знал, что папа помогал сотрудникам, чем мог.

На новом месте, в Кологриве, мне надо было учиться в шестом классе.

Учились здесь раздельно. Школы были мужская и женская. Мужская - совсем близко, женская – подальше, за прудом, по замёрзшей глади которого зимой катались на коньках, даже были свои фигуристки, на точёные фигурки которых приходили полюбоваться зеваки.

 Моя школа стояла на берегу реки Унжи. Я с улыбкой отметил, что с каждым переездом мы приезжаем на всё большую речку: в Чулак-Тау совсем маленькая горная, в Паломе – уже настоящая речка, и вот – Унжа, большая река, впадающая в Волгу в Костроме. Всё свободное время проводил на Унже, ловил голавлей и подустов.

Но через некоторое время я уже пропадал не только на реке. Оказалось, здесь замечательный Дом пионеров с массой всяческих кружков: шахматно-шашечный, фото, юный художник, да всякие, вплоть до «кройки и шитья». Хоть во все записывайся! Только где взять время?

У меня появился товарищ Ленька Маслов. Он жил в малюсенькой комнате на первом этаже вместе с матерью, которая работала в Доме пионеров уборщицей. Отец его погиб на фронте. А он мечтал быть, как и отец, лётчиком. Не представляю, на что они жили. У нас был жив отец - пусть один работник на семь человек семьи, но он был!

Лёнька старался на «отлично» учиться и что-то научиться делать, он ходил на добрую половину кружков. На новогоднем шахматном турнире он заработал «четвёртую категорию». Ещё работникам Дома Пионеров давали немножко земли для огорода. Это тоже помогало.

Прямо за последними домами города, в том месте, куда пригоняли вечером коров, был крахмальный завод, и можно было разжиться патокой из картошки. Всё это было не лишнее.

А у нас сложилось так. Первая наша хозяйка, маленькая, сухонькая, очень энергичная старушка (мы звали её «блохой» - за её шустрость и силу – она таскала трёх-четырёхпудовые мешки с картошкой со своего небольшого огородного участка). Потом мы переехали в новое жильё, найденное нам сослуживицей отца – на втором этаже двухэтажного деревянного дома. Здесь было четыре комнаты – две больших и две маленьких. Там же был туалет, кажется, даже два.

Учительница немецкого языка, симпатичная женщина, всегда аккуратно одетая, набирала в школьный хор. Я, не имея ни хорошего слуха, ни голоса, любил слушать поющих и подпевать, и очень хотел попасть в хор. Видимо, моё желание было замечено и, прослушав, меня записали. Руководительница хора, видимо, имела музыкальное образование. Хор получился великолепным, с многоголосием. Мы разъезжали с ним по всему району во время агитационной выборной кампании – на машине, на телеге, на санях.

А осенью нас возили на уборку льна. Особенно тяжело было обивать со снопиков льна головки с зёрнами. Пыль стояла невероятная. На пальцах вспухали мозоли. Зато там нас кормили свежим, только что испечённым хлебом и поили свежим молоком.

Внеклассная жизнь в школе кипела. Ребята всех классов были вовлечены в создание так называемых гимнастический «пирамид» - в два, три этажа. Чем выше, тем более мелкий и лёгкий физкультурник венчал её. На любых торжествах в школе эти пирамиды непременно демонстрировались.

Ещё была городская достопримечательность – парк, насаженный довольно давно. Ещё жив был его создатель, человек с университетским образованием, который выписывал саженцы кустарников и деревьев со всего света. Каких только экземпляров здесь ни было, и о каждом из них создатель парка мог рассказывать, пока не остановят.

К сожалению, что-то у него не сложилось в личной жизни, и к тому времени, когда мы с ним познакомились, он стал попивать, и его нередко можно было разыскать под каким-нибудь экзотическим кустом.

В седьмом классе я был приглашён в составе лучших учеников мужской школы на новогодний вечер в женскую школу. Мне уже было известно, кто из девчонок там котируется, и я сразу выделил Нину Яковлеву - русоволосую девочку с красивой фигурой. Мы оказались рядом, и даже разговор у нас получился. Но тут появился Женя Чижов, высокий крепкий сибиряк, отец которого был недавно переведён на одно из ведущих предприятий города. Весь оставшийся вечер Нина с Женей не расставались. Мне пришлось обратить внимание на другую отличницу, Веру Бабикову, милую простую девушку.

Можно подумать, что я выбирал только отличниц. Нет, конечно. Но они выделялись из других, держались увереннее, свободнее. Я даже «потанцевал» с Верой, то есть неуклюже походил, держась за её талию, по кругу зала.

Знакомство продолжилось летом, когда мы оказались в соседних палаточных лагерях, в долине ручья, вытекающего из пруда, на котором зимой катались на коньках. Но я не мог решиться зайти в женскую палатку, как и она – в мужскую. А куда-то далеко уходить не разрешалось. Мы были воспитанными и послушными детьми.

Наша классная руководительница Фаина Николаевна, дочь секретаря горкома партии, статная, красивая, лицо - «кровь с молоком», преподавала историю. Но больше всего она любила другие истории, детективные, и внеклассные занятия с нами проводила за их чтением. От неё мы узнали, например, что опасно вставать на табуретку, когда один дома. (В детективе долго раскрывали убийство женщины, которая, оказывается, пытаясь погладить штору, упала с табуретки и стукнулась головой об утюг.) А ещё жена, чтобы скрыть измену, убила своего мужа… Я тогда твёрдо решил не жениться, чтобы не подвергать свою жизнь опасности. Мы все любили свою «Фаинушку», и когда узнали, что приехал из Ленинграда молодой офицер и собирается жениться на ней, то страшно заревновали, стараясь придумать всяческие козни, чтобы не допустить этого. Жених скоро уехал, и мы на время успокоились.

За прудом были улицы из частных домишек. Адреса их такие: Звоновка, первая линия; Звоновка, третья линия… А «Звоновка, седьмая линия» было уже кладбище.

О Кологриве можно много и долго рассказывать. Был, например, на берегу Унжи большой, мрачноватый с виду дом, в том месте, куда причаливали пароходы весной при открытии навигации. Чего только ни извлекали из трюмов этих пароходов! И всё сюда, в этот огромный дом. При этом складе был ларёк, где продавались сушёные фрукты, чай, кофе и другие «колониальные товары», а также конфеты с белой сладкой начинкой, облитые шоколадом. К этому времени я уже знал вкус шоколада, и конфеты эти были для меня лучшим лакомством. А ещё большие сушёные груши. Именно за этими лакомствами я побежал, получив первый свой гонорар за стихи ко дню выборов в Верховный Совет, помещённые в районной газете «Кологривский колхозник».

В общем, я полюбил этот город (как и все другие места, где я жил и учился).

Но Любе надо было поступать в институт. Она выбрала Казанский университет. И отцу пришлось искать новое место работы.

Нашёл он несколько вариантов в предместьях Казани.

В Кологриве не было железнодорожного вокзала. Сначала нас везли на машине до станции Мантурово. А потом уж на поезде через Киров в Казань.

Первый вариант был какой-то комбинат, связанный, видимо, с лесом, в микрорайоне Казани Дальнее Устье. Это рядом с пассажирским речным вокзалом, в устье Казанки. Устье было забито стволами деревьев, то ли сплавленных таким образом, то ли рассыпавшихся при сплаве. Мне было вольготно скакать со ствола на ствол и забрасывать удочку между ними. Иногда ловился окунь, иногда сорожка (правильно – плотва). В магазинах Дальнего Устья было обилие рыбы, сухой воблы. В центре Казани в магазинах преобладала треска. Печень трески настоятельно предлагалась со всех рекламных щитов.

Продуктами магазины обеспечивались бедновато (для такого города). Приходилось узнавать, где, в каком районе появились в продаже продукты (чаще макаронные изделия). Кажется, лучше обеспечивался Соцгород. Хорошо, что были школьные каникулы, и мы имели свободное для таких поездок время.

Здесь мы пробыли недолго, отец нашёл более подходящее место, но не в самой Казани, а в нескольких десятках километров от неё, на станции Свияжск Казанской железной дороги. Здесь его взяли главным бухгалтером колонии, где содержались не очень злостные преступники.

А школа, в которой я должен был учиться в восьмом классе, была по другую сторону Волги, на станции Зелёный Дол. Эта следующая от Свияжска станция по направлению к Казани. В школу надо было ехать на пригородном поезде или идти пешком до Волги, потом перебираться на пароме через Волгу и снова шагать пешком.

Записываться в школу я пошёл один. Было жарко. Дома я ходил босиком. Так я и в школу пошёл.

Женщина (это была завуч) не сразу ответила на моё приветствие, разглядывая меня и мои ноги.

- Может, тебя домой отправить, чтобы ты обулся?

Документы мои об окончании седьмого класса лежали у неё на столе.

Я сконфузился и развернулся, чтобы последовать её совету. Но она остановила меня:

- Что-то не так часто к нам приходят босоногие с похвальной грамотой за седьмой класс. Ну-ка, садись вот сюда и рассказывай.

Я ответил на все её вопросы. А она узнала, где я живу, где учился, что в школе у нас был мужской хор, но сам я не пою, что спортом занимаюсь постольку-поскольку, то есть в пределах школьной программы, что ходить пешком я привык с детства и для меня не будет в тягость расстояние от дома до школы. В заключение она подала мне руку, сказала:

- Рада была познакомиться. Приходи на занятия. Но лучше – в ботинках.

Класс у нас был небольшой: мальчишек шестеро, да девчонок около десятка. Да их и девчонками уже было называть неудобно – невесты! Конечно, я не привык к такому соседству. Но было приятно видеть перед собой, и сзади, и сбоку красивые лица, причёски, наряды. Что-то внутри у меня стало происходить. Но я старался не поддаваться искушению.

У меня сразу же появился товарищ - Герман Евсеев. Он жил с матерью в собственном доме с вишнёвым садом, недалеко от школы. Я, когда приезжал на станцию Зелёный Дол (а приезжал рано, другого поезда поближе к началу занятий не было), шёл к нему домой.

Через некоторое время учитель физкультуры разрешил мне пользоваться спортзалом по утрам. Иногда со мной занимался и Гера.

А потом присоединился ещё один – Капустин Сергей. Я и не знал, что рядом со мной живёт ещё один восьмиклассник, сын главного инженера колхоза, что в двух километрах он нас, в пойме реки Свияги. Они тоже недавно переехали сюда. Позже мы стали иногда ездить вместе в школу, тогда он обживал со мной спортзал. Мы научились работать на кольцах, что мне очень нравилось. Но Сергей другом мне не стал. Он был какой-то апатичный, безынтересный, я даже не помню, окончил ли он восьмой класс.

Именно здесь во мне проснулось по-настоящему волнение от присутствия уже не девочек, а девушек.

Не помню, учитель ли определил мне место или я выбрал его сам, но я оказался сидящим за двумя Нинами, различающимися по росту и габаритам - Ниной маленькой – Портновой и Ниной большой – Бурлаковой. Не буду описывать всех прелестей этих Нин, особенно голубоглазой блондинки Нины Бурлаковой – эти описания у меня в стихах. Но я впервые мучился адресно, видел их во сне и даже пытался выражать свои чувства в стихах.

Что касается учебного процесса, то ничего примечательного я не помню. Учитель математики, фронтовик, татарин был спокоен и ровен в обращении со всеми. Кажется, все по его предметам успевали, в том числе и девушки. Училась здесь племянница доктора то ли географии, то ли геологии, работника Казанского университета, автора книг о Татарии, её геологическом строении, животном и растительном мире. Мне было интересно читать эти книги, и я уважал племянницу автора, высокую, стройную приятную девушку. Я считал, что в будущей жизни её всё уже определено: она пойдёт по стопам дяди, которым гордилась.

Учителя проводили уроки уверенно, спокойно, никаких конфликтов не возникало. Только учительница по литературе, кажется, Зоя Николаевна, ставила мне по сочинениям четвёрки с комментариями: «Этого в учебнике нет». Я говорил, что пользовался не учебником, а самим произведением. «Не знаю, не знаю», - говорила Зоя Николаевна. Но за четверть выводила мне «пятёрку»

Учебный год кончился, и мы уехали к Любе, которая, учась в Казанском университете на химфаке, жила на квартире на одной из центральных улиц в мансарде пятиэтажного здания (очень близко от университета). Папа устроился главным бухгалтером кирпичного комбината, почти на окраине города. В комбинат входил завод, где делали кирпич, глиняные карьеры, где добывали глину – лопатами в большие вагонетки, сараи, где велась просушка кирпича, и большая печь для обжига кирпича. Вагонетки из карьера подвозил мерин, управляемый сильно матерящимся хромым дядей Яшей, а в рабочий цех вагонетки доставлялись с помощью лебёдок.

На большом открытом участке, принадлежащим комбинату, где пасся заводской мерин, стоял одноэтажный дом, в котором жила семья работника комбината, и высокий сарай для каких-то нужд комбината. Вот в этот сарай нас и поселили. Места было достаточно, но, кроме электричества, никаких удобств.

Жили мы там недолго. К сентябрю нам дали квартиру на первом этаже только что построенного двухэтажного кирпичного дома.

Квартира состояла из маленьких дощатых сеней, прихожей-кухни, где в тёплое время готовили на керогазе еду, сравнительно большой комнаты, где была печь, обогревающая всю квартиру, и полуперегородка, отделяющая родительскую кровать от маленького закутка, куда мы поставили для меня железную кровать с голыми досками. Ещё была маленькая комната, девичья, где ночевали сёстры.

Мужская средняя школа №28, где я стал учиться, была самой близкой к городскому аэропорту и авиационно-техническому училищу, которые также поставляли в школу учеников. Поэтому в нашем девятом классе оказались очень интересные ребята, каждый отличался чем-то от других. Здесь учились шахматисты, шашисты, спортсмены и вообще очень старательные, усердные ученики.

А, например, Шамиль Нуреев был такой здоровяк, ездил на пристань и таскал там пяти-шестипудовые мешки, тем самым добавляя что-то к семейному бюджету. Ребята, в основном, начитанные, выдумщики, балагуры, весёлые и бодрые. Поэтому неудивительно, что я стал описывать их похождения, начав выпускать «Боевой листок» класса. Может быть, он назывался как-то по-другому, но факт, что он сразу приобрёл популярность, все перемены перед ним толпились ребята и стоял хохот. Некоторые листки уносились учителями в учительскую, и мы больше их не видели.

Был у нас ещё один ученик, поляк. Кстати, поляков в Казани было немало, но жили они замкнуто, в частных домах за высоким забором и яблоневым садом. И мой одноклассник был нелюдим. Сел на заднюю парту один, ни с кем не общался.

Скоро он заявил о себе. На уроке химии. Нам роздали пробирки, чтобы продемонстрировать какую-то химическую реакцию. Потом сдать пробирки.

Когда пробирки сдали, «химичка», пожилая, невысокая, крепкая татарка, чуть не упала со стула, а потом дико завизжала: - Вон из гласа! С вещами! – это адресовалось поляку. – Чтобы тебя я больше здесь не видела!

Она поспешно, насколько позволяли её возраст и комплекция, встала со стула и почти выбежала из класса. С криминальной пробиркой. К директору.

Она добилась его исключения из школы…

На нас его уход не подействовал никак. Будто этого ученика и не было.

После классных занятий я уходил часто с Фасхутдиновым Рафаилом, с которым подружился, к нему домой - слушать песни на волне «Маяка». Ему недавно купили новый радиоприёмник. У меня ничего не было, кроме радиоточки. Это уже потом, когда я в каникулы устроился на работу на кирпичный комбинат, в университете, на рубке кустарника, и дальше - на целине, я стал богатым: купил себе велосипед, часы, авторучку, мог на свои деньги покупать друзьям подарки на день рождения. Но это потом.

Я любил учиться. И потом всё, что я узнавал, было интересно. И я на всю жизнь запомнил и египетских фараонов, и тычинки и пестики ботаники, и тритонов зоологии. Всё, что я изучал, оставило во мне след. Да и учебники в то время были составлены хорошо - прочитанное запоминалось лучше. Кстати, учебниками мы снабжались бесплатно. Где бы мы взяли денег на учебники на четверых школьников, на четыре разных класса? И тетради нам выдавались в нужном количестве, и чернила, и ручки (кроме, конечно, военных лет).

А теперешняя реформа школы мне совсем не нравится, поскольку я сравниваю её с тем, что мне дала советская школа.

Не могу сказать, что описал типичную учёбу: семье приходилось часто переезжать, я не задерживался в одной школе долгие годы. Зато мог сравнивать и делать выводы.

 В школе моего времени были внимательные учителя. Они были разные – по характеру, внешности, привычкам, судьбам. Но школьникам они прививали правильное отношение к главным человеческим ценностям, прежде всего к любви – к людям, природе, родной земле. Они учили нас трудиться, понимать, что человека отличает от всех животных труд. Они учили нас дружить и любить. Они учили нас думать. В этом им помогала наша великая литература.

И по пути, которым они меня направили (вместе с моими родителями), я иду всю жизнь.

Бабушка не умела ни читать, ни писать. Внук пытался её обучать – рукой махнула: «Куда мне… Стара!..» И верно, было ей около восьмидесяти лет. Мать окончила три класса -  на её детство пришлись трудные годы. Дед погиб в Гражданскую, матери пришлось идти работать нянькой, на уровне третьего класса и осталась. Читала медленно, писала неграмотно. Отец окончил семилетку, уже работая – училище. Приобрёл богатый опыт и стал классным специалистом. Умирая от болезни почек, он говорил мне: «Помни, что бабушка была совсем неграмотной, а я вот сумел выучиться. Но мне было нелегко, а вот дети мои выучились без труда, даже при том, что я не был на коне. Пусть твоим детям это достанется ещё легче. Помни: образование – благо. Это богатство подороже других – оно открывает глаза и сердце». Что ж, отец оправдал эти слова. Чем больше он знал, тем больше мог отдать людям. Сын мой получил высшее образование. Да и внукам повезло: школа их выучила, внучка уже институт закончила. С красным дипломом, работает. А внук в 19 лет написал и издал повесть о друзьях - оценки и отзывы очень хорошие. Сейчас учится в политехническом заочном институте на горного инженера.

2000