(1910 – 1937)

Бахча под Семипалатинском

Змеи щурят глаза на песке перегретом,

Тополя опадают. Но в травах густых

Тяжело поднимаются жарким рассветом

Перезревшие солнца обветренных тыкв.

В них накопленной силы таится обуза –

Плодородьем добротным покой нагружен,

И изранено спелое сердце арбуза

Беспощадным и острым казацким ножом.

Здесь гортанная песня к закату нахлынет,

Чтоб смолкающей бабочкой биться в ушах,

И мешается запах последней полыни

С терпким запахом меда в горбатых ковшах

Третий день беркута уплывают в туманы

И степные кибитки летят, грохоча.

Перехлестнута звонкою лентой бурьяна,

Первобытною силой взбухает бахча.

Соляною корою примяты равнины,

Но в подсолнухи вытканный пестрый ковер,

Засияв, расстелила в степях Украина

У глухих берегов пересохших озер!

Наклонись и прислушайся к дальним подковам

Посмотри - как распластано небо пустынь...

Отогрета ладонь в шалаше камышовом

Золотою корою веснушчатых дынь.

Опускается вечер.

И видно отсюда,

Как у древних колодцев блестят валуны

И, глазами сверкая, вздымают верблюды

Одичавшие морды до самой луны.

1929

Ярмарка в Куяндах

Над степями плывут орлы

От Тобола на Каркаралы,

И баранов пышны отары

Поворачивают к Атбасару.

Горький ветер трясет полынь,

И в полоне Долонь у дынь –

Их оранжевые тела

Накаляются добела,

И до самого дна нагруз

Сладким соком своим арбуз.

В этот день поет тяжелей

Лошадиный горячий пах, –

Полстраны, заседлав лошадей,

Скачет ярмаркой в Куяндах.

Сто тяжелых степных коней

Диким глазом в упор косят,

И бушует для них звончей

Золотая пурга овса.

Сто коней разметало дых –

Белой масти густой мороз,

И на скрученных лбах у них

Сто широких буланых звезд.

Над раздольем трав и пшениц

Поднимается долгий рев –

Казаки из своих станиц

Гонят в степь табуны коров.

Горький ветер, жги и тумань,

У алтайских предгорий стынь!

Для казацких душистых бань

Шелестят березы листы.

В этот день поет тяжелей

Вороной лошадиный пах, –

Полстраны, заседлав лошадей,

Скачет ярмаркой в Куяндах!..

Пьет джигит из касэ, – вина! –

Азиатскую супит бровь,

На бедре его скакуна

Вырезное его тавро.

Пьет казак из Лебяжья, – вина! –

Сапоги блестят – до колен,

В пышной гриве его скакуна

Кумачовая вьюга лент.

А на седлах чекан-нарез,

И станишники смотрят –  во!

И киргизы смеются – во!

И широкий крутой заезд

Низко стелется над травой.

Кто отстал на одном вершке,

Потерял  –  жалей не жалей –

Двадцать пять в холстяном мешке,

Серебром двадцать пять рублей...

Горький ветер трясет полынь,

И в полоне Долонь у дынь,

И баранов пышны отары

Поворачивают к Атбасару.

Над степями плывут орлы

От Тобола на Каркаралы.

1930

Старая Москва

У тебя на каждый вечер

Хватит сказок и вранья,

Ты упрятала увечье

В рваной шубе воронья.

Твой обоз, груженный стужей,

Растерял колокола,

Под одежею дерюжьей

Ты согреться не могла.

Все ж в подъездах у гостиниц

Вновь, как триста лет назад,

Кажешь розовый мизинец

И ледяный синий взгляд.

Сохранился твой народец,

Но теперь уж ты вовек

У скуластых богородиц

Не поднимешь птичьих век.

Ночи глухи, песни глухи –

Сколь у бога немоты!

По церквам твоим старухи

Чертят в воздухе кресты.

Полно, полно,

Ты не та ли,

Что рвала куниц с плеча

Так, что гаснула свеча,

Бочки по полу катались,

До упаду хохоча?

Как пила из бочек пиво?

На пиру в ладоши била?

И грозилась –  не затронь?

И куда девалась сила –

Юродивый твой огонь?

Расскажи сегодня ладом,

Почему конец твой лют?

Почему, дыша на ладан,

В погребах с мышами рядом

Мастера твои живут?

Погляди, какая малость

От богатств твоих осталась:

Красный отсвет от пожара,

Да на птичьих лапах мост,

Да павлиний в окнах яро

Крупной розой тканый хвост.

Но боюсь, что в этих кручах,

В этих горестях со зла

Ты вдобавок нам смогла

Мертвые с возов скрипучих

Грудой вывалить тела.

Нет, не скроешь, –  их немало!

Ведь подумать – средь снегов

Сколько все-таки пропало

И лаптей и сапогов!

И пойдут, шатаясь, мимо

От зари и дотемна...

Сразу станет нелюдима

От таких людей страна.

Оттого твой бог овечий,

Бог пропажи и вранья,

Прячет смертные увечья

В рваной шубе воронья.

1932

«Вся ситцевая, летняя приснись...»

Вся ситцевая, летняя приснись,

Твое позабываемое имя

Отыщется одно между другими.

Таится в нем немеркнущая жизнь:

Тень ветра в поле, запахи листвы,

Предутренняя свежесть побережий,

Предзорный отсвет, медленный и свежий,

И долгий посвист птичьей тетивы,

И темный хмель волос твоих еще.

Глаза в дыму. И, если сон приснится,

Я поцелую тяжкие ресницы,

Как голубь пьет –  легко и горячо.

И, может быть, покажется мне снова,

Что ты опять ко мне попалась в плен.

И, как тогда, все будет бестолково -

Веселый зной загара золотого,

Пушок у губ и юбка до колен.

1932

Стихи в честь Натальи

В наши окна, щурясь, смотрит лето,

Только жалко –  занавесок нету,

Ветреных, веселых, кружевных.

Как бы они весело летали

В окнах приоткрытых у Натальи,

В окнах незатворенных твоих.

И еще прошеньем прибалую –

Сшей ты, ради бога, продувную

Кофту с рукавом по локоток,

Чтобы твое яростное тело

С ядрами грудей позолотело,

Чтобы наглядеться я не мог.

Я люблю телесный твой избыток,

От бровей широких и сердитых

До ступни, до ноготков люблю,

За ночь обескрылевшие плечи,

Взор, и рассудительные речи,

И походку важную твою.

А улыбка –  ведь какая малость! –

Но хочу, чтоб вечно улыбалась –

До чего тогда ты хороша!

До чего доступна, недотрога,

Губ углы приподняты немного;

Вот где помещается душа.

Прогуляться ль выйдешь, дорогая.

Все в тебе ценя и прославляя,

Смотрит долго умный наш народ,

Называет "прелестью" и "павой"

И шумит вослед за величавой:

"По стране красавица идет".

Так идет, что ветви зеленеют,

Так идет, что соловьи чумеют,

Так идет, что облака стоят.

Так идет, пшеничная от света,

Больше всех любовью разогрета,

В солнце вся от макушки до пят.

Так идет, земли едва касаясь,

И дают дорогу, расступаясь,

Шлюхи из фокстротных табунов

У которых кудлы пахнут псиной,

Бедра крыты кожею гусиной,

На ногах мозоли от обнов.

Лето пьет в глазах ее из брашен,

Нам пока Вертинский ваш не страшен –

Чертова рогулька, волчья сыть.

Мы еще Некрасова знавали,

Мы еще "Калинушку" певали,

Мы еще не начинали жить.

И в июне в первые недели

По стране веселое веселье,

И стране нет дела до трухи.

Слышишь, звон прекрасный возникает?

Это петь невеста начинает,

Пробуют гитары женихи.

А гитары под вечер речисты,

Чем не парни наши трактористы?

Мыты, бриты, кепки набекрень.

Слава, слава счастью, жизни слава.

Ты кольцо из рук моих, забава,

Вместо обручального одень.

Восславляю светлую Наталью,

Славлю жизнь с улыбкой и печалью,

Убегаю от сомнений прочь,

Славлю все цветы на одеяле,

Долгий стон, короткий сон Натальи,

Восславляю свадебную ночь.

1934

Прощание с друзьями

Друзья, простите за все – в чем был виноват,

Я хотел бы потеплее распрощаться с вами.

Ваши руки стаями на меня летят –

Сизыми голубицами, соколами, лебедями.

Посулила жизнь дороги мне ледяные –

С юностью, как с девушкой, распрощаться у колодца.

Есть такое хорошее слово – родныя,

От него и горюется, и плачется, и поется.

А я его оттаивал и дышал на него,

Я в него вслушивался. И не знал я сладу с ним.

Вы обо мне забудете, –  забудьте! Ничего,

Вспомню я о вас, дорогие, мои, радостно.

Так бывает на свете – то ли зашумит рожь,

То ли песню за рекой заслышишь, и верится,

Верится, как собаке, а во что – не поймешь,

Грустное и тяжелое бьется сердце.

Помашите мне платочком, за горесть мою,

За то, что смеялся, покуль полыни запах...

Не растет цветов в том дальнем, суровом краю,

Только сосны покачиваются на птичьих лапах.

На далеком, милом Севере меня ждут,

Обходят дозором высокие ограды,

Зажигают огни, избы метут,

Собираются гостя дорогого встретить как надо.

А как его надо - надо его весело:

Без песен, без смеха, чтоб ти-ихо было,

Чтобы только полено в печи потрескивало,

А потом бы его полымем надвое разбило.

Чтобы затейные начались беседы...

Батюшки! Ночи-то в России до чего ж темны.

Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, –

                                                                            я еду

Собирать тяжелые слезы страны.

А меня обступят там, качая головами,

Подпершись в бока, на бородах снег.

"Ты зачем, бедовый, бедуешь с нами,

Нет ли нам помилования, человек?"

Я же им отвечу всей душой:

"Хорошо в стране нашей,  – нет ни грязи, ни сырости,

До того, ребятушки, хорошо!

Дети-то какими крепкими выросли.

Ой и долог путь к человеку, люди,

Но страна вся в зелени – по колени травы.

Будет вам помилование, люди, будет,

Про меня ж, бедового, спойте вы..."

1936