Рассказ

Студент философского факультета Миня Козодоев хлопнул дверью комнаты и, не лягнув ее, как обычно, быстро пошел по длинному коридору общежития. К лестнице он подлетел уже на всех парах. Винтом прошел пять этажей, столкнулся на первом с негром, который вел в обнимку девицу и, подмигнув отлетевшей в сторону подруге развивающихся стран, попёр к выходу.

— Козодоев, ключ!

Миня пощекотал протянутую ладонь вахтерши.

— Память у тебя, Вера, совсем стала девичья, — сказал он нетерпеливо. Вахтерша была женщиной отгоревшей молодости, жила при службе, в комнате на первом этаже, убранство которой в деталях знало не одно поколение студентов мужского пола.

— Ключи и девушек не передаем. У каждого свои.

— Вот напишу на вас докладную, — для порядка сказала вахтерша. — Князи одни собрались в пятьдесят пятой.

— Мелочи жизни, Вера. Кто ключи носит (он сделал вид, что хочет поцеловать ее руку), а кто негров с дамами пускает.

— Кончай приставать! — оборвала Вера, покраснев. — Ты куда летишь? За своей? Попробуй, приведи. Потопчетесь за дверями. Вот за теми: за уличными. Гарантию даю, Мина.

— Миня! — ласково поправил Козодоев и вдруг гаркнул:

— Па-апрашу без насилий над личностью!

— Куда с добром! Такие личности в зоопарке показывают!

Но Миня уже бежал вприпрыжку через вестибюль к выходной двери. Возле нее он затормозил, едва не налетел с размаху на чью-то спину.

— В чем дело, братцы? Кого выносят?

— Вносят! — оборотился худой парень с запавшими глазами.

— Почему вносят? Нога бойца ходить устала? — выглянул он из-за плеча. Через тамбур шел второкурсник их факультета Мащенко. Был этот Мащенко до жалкого уродлив. Какая-то болезнь, видимо, еще в детстве, изувечила его конечности, и теперь он ходил, извиваясь, как спрут. Откинув голову и верхнюю половину туловища назад, Мащенко медленно выставлял вперед одну за другой кривые ноги. Затем, помогая себе взмахами разноболтающихся, словно бескостных, рук, продвинулся через тамбур и вошел в вестибюль. Худой парень долгим взглядом посмотрел ему вслед:

— Откуда эта каракатица?

— С философского, — сказала рыже-красная девушка. Пропуская Мащенко, она тоже задержалась у входа в тамбур.

— Ну и философы у нас, — усмехнулся впалоглазый. — Носители... идей. Самих бы кто донес.

— Спокойно, товарищ! — взял его за плечо Козодоев. — Чем тебе не нравятся философы в целом?

Миня вспомнил, что встречал худого в университетской столовой — “академичке”. Всякий раз он с удивлением глядел на странного для студенческой среды молодого человека в подвязанных веревками ботинках, в мятом пиджаке и грязной, забывшей изначальную белизну, рубашке. Еще более странным было то, что парень каждый день давал немалые чаевые гардеробщикам. Почувствовав руку Козодоева, он холодно блеснул на него провалами колодцев и отвернулся.

— Не слышу ответа, безглазый! Что ты имеешь против здоровья нашей философии?

Миня был ростом метр семьдесят пять. Из ставропольских степей он привез к берегам Балтики румянец во всю щеку, крепкое состояние души и организма, а ежедневная зарядка с гантелями сделала его руки цепкими, как тормоз Матросова.

— Вам-то какое дело? — поморщился худоба. — С вами и говорить никто не хочет. Да отпусти ты плечо!

— Отпущу. Как только услышу извинения перед тем вон человеком. Мащенко! — крикнул Миня.

Колеблющиеся движения спрута замерли вдалеке. К Мине и его жертве обернулось бледное лицо с печальными умными глазами.

— Его зовут Мащенко, — тихо сказал Козодоев. — Не перепутай, джентльмен. И не тяни время: человеку, видишь, трудно стоять?

Худой напрягся, пытаясь выдернуться из железной клешни Козодоева.

— Долго мы будем раздумывать?

Миня сильнее сжал плечо. Верхняя пуговица на грязной рубахе не выдержала, ценькнула на бетонный пол.

— Извини, Мащенко, — с ненавистью сказал худой, глядя в спокойные степные глаза Козодоева. — Прости, что обидел убогого.

— У него тело убогое...

Миня расцепил пальцы и слегка оттолкнул худобу.

— А у тебя — голова, товарищ. Если есть вопросы, готов ответить. Вопросов нет? Тогда до встречи. Извини, спешу.

Миня действительно торопился. Утром он почувствовал легкое томленье в районе души, но решил марку выдержать до конца. Недавно Козодоев заметил, что девушка Аня стала спокойней относиться к его регулярным приездам. Миня понял, что требуется антракт. Не столь долгий, чтоб забыть предыдущее действие, однако вполне достаточный для размышлений о возможных поворотах в спектакле жизни. Неделю подряд, как трюм тяжелыми глыбами, он загружал голову мыслями ранних философов; однако где-то что-то сочилось, и вода сомнений с каждым днем все выше поднималась по трещинам между плохо пригнанным грузом, пока корабль не сел ниже ватерлинии. Утром Миня услышал первый сигнал бедствия. Малость подержался еще на плаву, затем, чувствуя, что вот-вот пойдет на дно, запулил через всю комнату печатную глыбу очередного мыслителя на свою спартанскую кровать.

Выскочив из общежития, он еще некоторое время бежал трусцой, пока не сообразил, что довольно неприлично видному из себя молодому человеку нестись по улицам Ленинграда, когда город так спокойно желтеет сентябрьской листвой, а в корыте неба, забытые ветром, пересиниваются выстиранные облака. Звонок с антракта был дан, зрители занимали места и, согласно купленному билету, место Козодоева было рядом с девушкой Аней. Размышляя об этом, он сел в трамвай и покатил навстречу судьбе. Когда громыхающая карета счастья подвалила к Финляндскому вокзалу, Козодоев первым выпрыгнул из нее и направился к знакомой платформе. Электричка стояла. Миня сверил свои куранты с вокзальными. Время не торопилось. Он прошел до головы поезда, через окно прикурил у скучающего машиниста и снова вернулся к последнему вагону. Мимо Козодоева тянулись различные граждане. Была пятница, около трех часов дня. Тем не менее, желающих оставить город быстро прибавлялось. Часть из них, судя по возрастам, пока или уже не имели брачных уз с трудовым законодательством. Однако большинство находилось в той цветущей поре, когда завод, контора или учреждение оставляют для личной жизни несколько часов до сна и время утренней дороги на работу. Поскольку трудовой день был в разгаре, а река лиц, шляп и портфелей начинала выходить из берегов, Козодоев понял, что кое-где интересы индивидуумов вошли в противоречие с нуждами общества. Вдруг идущие к платформе люди стали спешить, кое-кто перешел на рысь. Миня глянул на свои анодированные, потом в сторону вокзала. Контролеров не было. Бросил сигарету в щель между платформой и вагоном и шагнул в тамбур. Двери сомкнулись. Электропоезд понес вагоны, плотно набитые пассажирами, и среди них безбилетника Миню Козодоева.

Ездить без билета Миня стал из принципа. Месяц назад, вернувшись с каникул, он грохнул в комнату чемодан и на том же такси помчал к Финляндскому вокзалу. Пока Козодоев жарился в ставропольских степях, девушка Аня тоже съездила в отпуск. К матери, под Архангельск. Миня решил немедленно передать избыток южного тепла озябшему человеку с Севера. Выскочив в тот раз на платформу, он увидел электричку. Табло показывало, что до отправления — минута. Козодоев качнулся в сторону касс, но поняв, что туда-сюда сбегать не успеет, повернул к поезду. Едва он поравнялся с последним вагоном, как двери стали закрываться. Миня втиснулся в щель, разжал спиной упирающиеся половинки и чьи-то руки втянули его в тамбур. “Еле успел! — радостно сообщил он помощникам. — Теперь бы не нарваться на контролеров”. Поднял глаза и увидел перед собой контролеров. В мгновенье ока схватили они ковбоя ставропольских степей под загорелы руки и повели в вагон выяснять его личность. Миня достал студенческий билет. Каждый грамотный мог в нем прочитать, что Михаил Иванович Козодоев не шушера какая-нибудь, а студент четвертого курса философского факультета. “Двоешник, поди”, — заметил один из контролеров. Козодоев показал зачетную книжку. Но транспортных охотников не заинтересовала петлистая дорога Михаила Ивановича к сияющим вершинам знаний. Под стук колес и уговоры безбилетника они составили протокол.

Тогда Миня разгневался. Всю свою жизнь он исправно за все платил. За школьный завтрак и мороженое. За кино и ботинки фирмы “Скороход”. К двадцати трем годам Козодоев ни разу не проехал без билета. Но скрупулезную Минину честность не учли при наказании, и Козодоев объявил войну железной дороге.

Прежде всего он изучил тактику поездных контролеров. Она оказалась стара, как паровоз Черепанова. Контролеры никогда не садились в середину поезда, а только с головы или, в крайнем случае, с хвоста. Но электричка разбита на секции: четыре вагона в каждой. Перейти из одной секции в другую можно было только на остановке. Поэтому позицию себе Миня захватил в четвертом вагоне от хвоста, с которого начиналась последняя секция. Как только открывались двери, Козодоев выходил на платформу. Оглядывал хвостовые четыре вагона, особенно наблюдая за последним. Убедившись, что контролеры не сели, поворачивался к голове поезда. Случалось, что охотники за “зайцами”, проверив весь состав, в этот момент переходили в козодоевскую секцию. Миня спокойно пропускал их мимо, слегка продвигался вперед и, когда двери готовы были захлопнуться, входил в уже проверенный вагон. Но чаще, постояв на платформе, Козодоев снова возвращался в свой укрепрайон. Застать врасплох его теперь было нельзя. В последний вагон враги не сели, а из соседнего они могли только глядеть на Козодоева через стекла наглухо забронированных дверей.

Такая езда, конечно, держала Миню в постоянной боевой готовности, однако от принципа он не отступал, давно окупив неправедный штраф и теперь уже подрывая материальные ресурсы противника. К тому дню, когда он прервал антракт, в активе Козодоева накопилось заметное количество рейсов экономии. Качаясь в тамбуре от непрямостей пути, Миня вдруг подумал, что сбереженные резервы надо было обратить в подарок примирения для девушки Ани. Мысли его вдруг пошли шарить по полкам галантерейных отделов, заглядывать через стекла в сверкающие недра ювелирных магазинов (внутри их Козодоев никогда не был), но ничего подходящего не находили. Одно не нравилось ему, другое оскорбляло дешевизной великолепие подруги, а третье излучало чересчур многорублевый блеск. Поезд мчал в разноцветном тоннеле осенних лесов, раздвигались и снова сходились двери на остановках, а фантазия степного жителя, красота девушки Ани и скромность полученной с врага контрибуции пели на разные голоса.

Вдруг дверь из вагона отворилась и в тамбур один за одним вошли два человека. Первый был приземист, тяжел, как сейф, с лицом хитрого колобка. Второй, похоже, рос все время стоя, не ложась и не приседая ни на минуту. Вытянутая голова, как только он пронес ее под планкой двери, ушла к потолку вагона.

— Ваш билет!

Миня не понял.

— Чево?

— Билет, билет! — повторилось требование на этот раз от потолка.

Низенький тяжеловес надежно улыбнулся Козодоеву и протянул руку. Дальнейших событий Миня и сам не предполагал. Секунду он стоял ошалело, потом мгновенно сломался пополам, разверз глаза и клацнул зубами возле пальцев толстяка. Тот отдернул руку, ударив локтем под живот заднему.

— И-й-я-а! — нутром взревнул Миня и, скребя перед лицом растопыренными пальцами, в прискок двинулся к “сейфу”.

— А-а, черт! Што-й-т с ним! — воскликнул длинный, морщась от удара.

— Товарищ, товарищ... Гражданин! Ой, господи! Коля, назад!

— Шмага-ламага... Йя-я! Ххо-хо-хо, — забормотал Козодоев.

—В морду ему! Дай быстрей по морде! — крикнул столб. — Да што ж ты по ногам-то мне! Ноги, Васька!

Он сунул руку за спину, стараясь открыть дверь в вагон, но Миня вдруг так заверещал, застучал зубами, и дернул на себе галстук, что толстяк, отпрянувший в ужасе, прибил длинного, как доску к стене.

— Ну-к, если больной... Товарищ... друг... Мы ж с больных... не надо билета, — быстро говорил тяжеловес, закрываясь от приближающихся скрюченных пальцев Козодоева.

— Да сойди с ног-то! Счас, обожди... Счас открою! Мы с ним по-другому!

Длинный выхватил руку из-за спины, чтоб оттолкнуть товарища.

«Вязать будут, — сообразил Миня. - Скажу: репетирую. Роль такую дали. Не сам брал — дали».

В этот момент высокий контролер нащупал, наконец, за спиной ручку, распахнул дверь и пассажиры, обернувшись на грохот, увидели, как в вагон задом ввалился длинный тощий мужик, ловя сбитую о верхнюю планку фуражку. За ним так же задом влетел квадратный его коллега. А в тамбуре какой-то молодой человек в темно-сером костюме, с красивым загорелым лицом и почему-то сдернутым набок галстуком, что-то досказывал вслед вылетевшим оттуда людям, при этом выразительно жестикулируя для большей убедительности.

Когда дверь захлопнулась, Миня нервно поправил галстук и глянул в окно. Там уже наплывали первые станционные строения, затем началась платформа. Поезд остановился. Козодоев вышел, с достоинством прошагал к последнему вагону. Обернувшись, он увидел, как контролеры, верные извечному правилу, поспешно перешли в соседнюю секцию. А Миня, услыхав вдали свисток электровоза, подождал мгновение и шагнул в последний тамбур.