Рассказ                         

С детства Василий Коротков мечтал побывать на море. И мечта его сбылась. Море тогда было тёплым, нежным, волнующим, беззаботным и очень чистым, хотя и называлось Чёрным…

Было это тридцать лет назад. Ослужив срочную службу и вернувшись в родной город, Василий долго не мог найти себе место. Бывший рядовой Коротков был интересен всем в те неторопливые и спокойные годы, — девчонкам в цветастых платьицах, что звали Васю на танцы, пацанам-одноклассникам в накрахмаленных белых рубашках, которые приглашали выпить-покурить, задумчивым серым человечкам в серых пиджачках, которые тоже звали Василия куда-то, родным родителям, которые не отпускали сына ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. Родители тогда вообще не отпускали Васю ни на шаг от себя — лихие времена, казалось, уже кончились, но на кухнях тихим шёпотом то и дело поговаривали о возвращении «жёсткого курса» и с некоторой болью вспоминали нелегкое послевоенное время.

Чтобы отвлечь молодого парня от заманчивых увлечений, родители вытащили единственную заначку, спрятанную в шкафу с постельным бельём, и вручили Василию с твёрдым пожеланием, — ему обязательно нужно отдохнуть на море! На тёплом южном море, где он мог бы набраться сил и подлечить, расстроенный северной службой организм.

Так осуществилась первая и единственная мечта Василия.

Раз — и на море.

Море… Далекое… Волнующее… Он слышал его только в большой шумящей ракушке, что лежала в папином серванте и видел лишь на фотообоях. Это была даже не мечта, — это была молния, ударившая туда, где эти мечты, как правило, долго созревают.

Через несколько дней, в белых парусиновых штанах, легком светлом пиджачке и с мягким кожаным чемоданом фабрики «Буревестник» Василий сошел с поезда и направился в санаторий. Начинались лучшие дни его жизни.

На второй день отпуска он отправился к морю, но встретил… Катю. Катя, приехав из Ленинграда, тоже шла первый раз в жизни смотреть на море, — им было о чём поговорить. Каждый представлял себе его по-разному, каждый  ожидал увидеть что-то своё. Но море обмануло их... Оно было не просто свежим, ярким, волнующим и чистым, — оно словно поглотило, закрутило их в водовороте страстной любви и нежности, пролилось водопадом в их сознание, вытеснив оттуда по капле всё горькое, обидное, будничное и изрядно надоевшее. Они потом так и вспоминали эти дни: «Нас познакомило Черное море». Четыре недели курортного счастья пролетели, как ни странно, очень быстро – всего за месяц. Кате нужно было возвращаться домой, Василию определяться с профессией в родном городе. Устроить семейную жизнь сразу не получалось, решили писать друг другу письма, посылать телеграммы и ждать возможности встретиться в Москве. Василий пошёл на вокзал провожать свою будущую невесту. Он обнимал её, стоя на платформе, рядом с грязно-зеленым вагоном, а она мечтала вслух о том, как сложится их жизнь, как они будут приезжать сюда опять, непременно каждый год, чтобы море вновь и вновь соединяло их.

Потом поезд громко свистнул, тронулся, и Катя увезла мечты с собой.

Василий долго ходил по платформе, считал одинокие серые урны, которые стояли около каждого столба и пытался представить прекрасное будущее. В конце платформы он остановился у старого, выцветшего стенда, где висели ободранные объявления о приеме на работу. Мысль о том, что здесь, на курорте, тоже можно жить и работать, осенила его. Он решил не возвращаться в родной город, не «искать себя» в профессии, а остаться пока здесь, на курорте, — где можно целиком отдаться набегающей, расслабляющей и беспечной морской волне.

Нет, не то чтобы он так любил море. Просто на море можно было жить, наслаждаясь каждой минутой, а там, в родном городе, нужно было бы гнуть спину у станка и развлекаться по вечерам дешевой водкой или вином. А ещё он думал, что остаётся тут, чтобы не изменить тем мечтам, о которых рассказывала ему Катя.

Василий оторвал объявление, и на следующий день пришёл устраиваться на работу. Ему предложили поработать водителем на мусороуборочной машине. Временно. Машины и разные механизмы всегда привлекали Василия, и он согласился.

Через год пришло письмо от Кати, с новостями о том, что она очень удачно вышла замуж за пилота международных рейсов. А ещё через два года Вася женился на Зине, работнице столовой при санатории, и другую работу так и не нашел.

Да он, собственно, уже и не искал.

С тех пор прошло почти тридцать лет. Но Вася вспоминал то время почти каждый день, когда после сытного обеда в столовой садился на скамейку рядом с гаражом, и не спеша закуривал сигарету. Он курил, а клубы дыма стояли над ним, как влажный, промозглый туман ранним осенним утром. Дым медленно таял, как таяли прошлые ожидания и надежды на волнующую морскую волну, набегающую… В общем, таял и таял.

Василий вздыхал, его молчаливый мусороуборочный ЗИЛ мрачно смотрел на него огромными стеклянными фарами, словно не понимая, почему этот взрослый, сильный мужчина с крупными руками и задумчивыми глазами так глубоко вздыхает, — ведь у него есть всё: работа, униформа, горячий обед по расписанию, семья, квартира и даже веселый напарник Жора, который работал вместе с ним, чередуя недели.

Василий продолжал вспоминать, с каким огромным трудом он нашел себе недорогой угол с кроватью в доме, рядом с санаторием, как работал в две смены, чтобы заработать деньги для оплат телеграмм в Ленинград, которые он первые недели посылал по 2-3 штуки в день. Он вспоминал, как познакомился с Жорой, будущим напарником, а тот, в свою очередь, познакомил его со своей сестрой — Зиной, поваром в санаторной столовой.

Вспоминал он, как она, эта сильная, крупная и добрая женщина, спасала двух голодных мужиков от потенциального гастрита теплыми бульонами и горячими котлетами. Её забота о Василии всегда носила особый гастрономический оттенок, – теперь в его доме холодильник был постоянно забит готовой едой, по крайней мере, это не напрягало его и даже успокаивало. Зина, в свою очередь, часто напоминала ему о своем вкладе в семейный бюджет и, особенно в те дни, когда он позволял себе «лишнего» после работы. Но уже утром, «после вчерашнего» она прощала его, и кормила теплой кашей с блинами, и пока он ел, смотрела на него с каким-то состраданием.

Выезжая в рейс каждое утро, Василий ругался на жителей, особенно на отдыхающих: они всё время норовили бросить мусор мимо бака, кидали его, даже не целясь и не пытаясь попасть. Василий злобно ругался, материл их последними словами, но из закрытой кабины его никто не слышал. Работа его начиналась очень рано, — город в этом предрассветном сумраке еще мирно спал, когда он останавливался около первого из двадцати контейнеров, шумно разворачивал машину боком к баку, выходил из кабины, громко хлопая дверью и надевал глубоко промасленную, грязно-зеленого цвета робу с надписью «Чистый город» на спине. Затем хваткой сильного многоборца в грубых перчатках он поворачивал мусорный контейнер, надевал захваты крана, и, нажимая на рычаги под кабиной, мощно и как-то легко управлялся со своей работой: бак взлетал над тротуаром и выворачиваясь, опустошался от мусора.

К работе своей он относился ответственно, – он считал, что никто, кроме него, не способен вот так, быстро и ловко, разгружать мусорные контейнеры, освобождая город от грязи. Каждый раз, когда контейнер переворачивался в воздухе, Василий представлял себя в роли циркового атлета, легко жонглирующего огромными гирями, — многокилограммовый бак взлетал по мановению, его, васиных, сильных рук. В этот момент он любил свою работу.

Но уже через минуту, садясь в кабину и морщась от въедливого неприятного запаха, исходившего от его одежды, он ненавидел свою работу, эту машину, этот город, этот мусор. Когда первые лучи солнца трогали мокрый от ночного дождя асфальт, а первые жители города, проснувшись, спешили на работу, — настроение его ещё больше портилось: он видел сытые и довольные головы отдыхающих, увешанных надувными кругами и полотенцами. Легко и непринуждённо разбрасывая вокруг себя обертки и бутылки, они спешили на пляж, чтобы занять оборону вокруг лучших лежаков.

Отдыхающие, как правило, не замечали ни его огромного, грязно-оранжевого автомобиля, ни самого Василия, ни того мусора, который они вокруг себя так быстро распространяли. Лишь изредка можно было увидеть его резкий взгляд, который, как испепепеляющий лазерный луч скользил мимо баранки автомобиля, через стекло и впивался в бумажный стаканчик с мороженым, которое так сладко доедал какой-нибудь толстый гражданин в ярких курортных трусах и выцветшей майке. Этот взгляд словно пронзал и бумажный стаканчик, и этого толстого гражданина насквозь. Василию почему-то казалось, что эти «курортные трусы» словно надсмехаются над ним, над его работой и над этим уставшим от приезжих курортников городом.

Дома Василий не находил себе места, — в тесной двухкомнатной квартире одна комната была выделена для гостиной, в которой Зинины подруги часто засиживались до поздней ночи, обсуждая впечатления и события дня. Вторая комната была разделена перегородкой, в одной половине стояла большая кровать, а в другой части помещался огромный шкаф, сундуки, коробки и чемоданы. Зина говорила, что хранит там в основном все то, что пригодится Толику – их взрослому сыну для самостоятельной жизни, когда тот вернется из армии. Толик служил на Севере, писал домой нечасто и про отца в письмах почти не вспоминал.

Отношения с сыном у Василия было сложные, — ещё в детстве Толик стестялся того, что отец работает на мусороуборочной машине, когда у его друзей папы работали капитанами дальнего плавания, милиционерами и спасателями. Как ни убеждал Толика отец, что любые работы хороши, сын, видимо, не сильно этому верил. Василий любил сына и был готов помогать ему во всём, однако Толик вырос самостоятельным, — из школы самостоятельно шёл к матери в столовую, сам накладывал себе три порции котлет с макаронами, сам учил уроки у матери на кухне и сам закончил школу с удовлетворительными оценками. Он мечтал поступить в мореходку, но с первого раза поступить туда не смог и ушел служить в армию.

По вечерам, дома, Василий не мог найти себе места: книг он не читал, а телевизор его быстро утомлял. Поэтому приходя домой, он быстро ужинал и отправлялся на балкон, где перебирая старые рыболовные снасти, сидел до самого вечера, пока подруги Зины не уйдут и за ними не захлопнется дверь.

В другой день, поужинав, он отправлялся к своему напарнику — Жоре, который, помимо основной работы в коммунальной отрасли, успел завести свой небольшой, но собственный бизнес. Как-то в один год он сумел не пропить все премии, выданные на работе, купить три туалетные кабинки, нанять двух пенсионерок и договориться через знакомых о размещении кабинок в хорошем, проходимом месте на бульваре. Это приносило Жоре небольшой, но дополнительный и стабильный доход, и его главной мечтой было расширение «бизнеса» до десяти кабинок или строительство «стационарных» туалетов из легких металлоконструкций.

Он уважительно называл свои кабинки «санитарными помещениями» и никому не позволял смеяться над ними и называть их «туалетами». Он постоянно говорил о своём бизнесе, читал какие-то книги по предпринимательству, жаловался на клиентов, уборщиц, руководство города и всегда сам лично ездил на бульвар «снимать кассу». Часто Василий по вечерам сидел вместе с Жорой около его «санитарных помещений» и слушал бесконечные жорины рассказы.

Василий сидел молча, перебирая семечки и сплевывая их в скрученный из бумаги пакетик и почти не слушал его. Василий думал о чём-то своем, но о чём, сам понять не мог. Других интересных мест в этом городе, который за тридцать лет ему порядком надоел, он не знал. Когда-то он хотел обойти весь город пешком, от дальних пляжей до морского порта, мечтал изучить каждую улицу и каждый дом, но … но мечты так и оставались мечтами. Пару раз он прошёлся по городу, просто так, без цели и оба раза непостижимым образом ноги его приводили к вокзалу, откуда он когда-то провожал любимую Катю. С тех пор по городу он просто так не гулял — лишь ездил ежедневно по одному и тому же маршруту на своей машине, собирал мусор из контейнеров, которые были отмечены номерами в его путевом листе и возвращался обратно в гараж.

Отпусков Василий практически никогда не брал, — он боялся их. Ехать ему было некуда, ведь вся страна в отпусках стремилась к морю, — а он жил на море и даже умудрялся ни разу за сезон не искупаться в нём. Море уже не волновало его, не проливалось водопадом в сознание, не крутило в волне страстной любви и нежности, — оно превратилось в большое пятно на географической карте и будничное место проживания. Всю свою жизнь теперь Василий представлял словно «вывернутой наизнанку» – другие приезжают на курорт отдохнуть и расслабиться, а он, живя тут, каждый день надрывается, поднимая тяжелые мусорные баки.

В единственные положенные два выходных Василий шёл к Жоре, на центральный бульвар к его «санитарным помещениям» и помогал своему другу в его сложном и растущем бизнесе: красил стены кабинок густой голубой краской, которую Жора приобрел на какой-то распродаже, высаживал в заготовленные лунки красивые кусты и чинил дверные петли.

Как-то раз, после обеда, распарившись от пирожков и горячих котлет, завернутых Зиной, друзья сидели на стульчиках в тени и зевали. Тянуло спать, но Жора не переставал сотрясать воздух своими проектами и планами. В этот раз он разошёлся так, что начал мечтать о «санитарном бизнесе» в других городах. Он то и дело вскакивал, проверял, кинули ли граждане монетку в стаканчик на входе в «санитарное помещение» и довольный возвращался обратно.

— Суббота сегодня, хороший день, — нехотя бормотал Вася.

— Да, сегодня народу много, хорошо. Вона, как бочка с квасом здорово торгует, — показывал Жора на противоположную сторону улицы. — Попили, и ко мне…. — довольно восклицал он. — Может мне тоже какую-то торговлю организовать? Салфетки одноразовые, гигиенические… может воду в бутылках, или лимонад. Надо подумать!

— Хорош тебе, думать… Отдыхай… — устало и лениво протянул Василий. Он сидел, скрестив руки и устало уронив голову на грудь.

День клонился к вечеру, народ на улицах города прибавлялся — отдыхающие словно «высыпались» на центральные улицы и площади города и двигались мимо туалетных кабинок, как колонны демонстрантов. Возглавляли колонны прохожих яркие детишки с цветными шарами, за ними шли довольные мамаши, а замыкали шествие усталые и недовольные папаши, которые украдкой пытались что-то рассмотреть за прозрачными стеклами кафе и ресторанов. Там, за стеклами, притягательно блестели скатерти, посуда и лица красивых блондинок в белых платьях.

Жара уже шла на убывание, чувствовался приближающийся теплый и скучный вечер с однообразной музыкой на набережной. К «санитарному предприятию» подошел мужчина с ребёнком, мальчиком лет двенадцати. Грузный немолодой мужчина был явно навеселе, обмахивался газетой и постоянно смеялся и шутил, разговаривая с сыном. Подойдя к бабе Шуре, сидящей у входа в туалет за столиком, мужчина достал из кармана две смятые десятки и ловко бросил их в стоящую для оплаты кружку.

— Два билета… на край света… — весело пошутил он, открывая дверь кабинки.  Баба Шура заботливо достала из кружки две смятые десятки, разгладила их на коленках, и аккуратно положила обратно.

— Веселятся всё. Весело им… — бормотала недовольная баба Шура, подвигая кружку на место.

Выходя из помещения и поправляя на ходу брюки, мужчина посмотрел по сторонам и обратил внимание на сидящих тут же, невдалеке, Васю и Жору. Те внимательно смотрели на мужчину, словно ждали продолжения «истории с билетами». Мужчина весело посмотрел на них и причмокнув губами, произнес:

— Ах, хорошо. И уезжать не хочется! Представляете, мужики, — обратился он к Васе и Жоре, — ещё домой не уехал, а уже обратно сюда, на море хочется! Каждый год приезжаю, думаю, ну вот, — надоест! А нет! Наоборот! Почти двадцать лет сюда приезжаем и двадцать лет я… целый год… живу ожиданием этих дней… этого моря… этого воздуха, — он вздохнул, но оглядевшись на туалетные помещения, засмеялся. Пойдем, Вася, домой надо собираться, — обратился он к сыну. Тот, хлопнув дверью, так же, как и отец, застегивая на ходу штаны, и весело подпрыгивая, засеменил за папой. Через минуту отец и сын скрылись в вечерней толпе шариков, возгласов и улыбок.

Василий передёрнулся, когда услышал своё имя. Только через минуту до него дошел смысл сказанного. Он ещё долго сидел, смотря вслед весёлому отцу с сыном. Хорошее субботнее настроение куда-то пропало, сначала он, по привычке, глубоко вздыхал, затем встал, прошелся вдоль бульвара, обошел эти надоевшие «санитарные помещения», вернулся к Жоре и как-то заволновался.

— Чо ты? — внимательно посмотрел на друга Георгий.

— Да так. Чего-то нехорошо. Чего-то так… — Василий потёр грудь и таким взглядом посмотрел на Жору, что тот моментально всё понял.

— Дак… это я сейчас, сбегаю. Ты только скажи, — мигом сообразил Жора.

Через двадцать минут друзья, сидя на раскладных стульчиках на набережной и глядя на морской закат уже наливали в пластиковые стаканчики крепкий напиток. Жора по-прежнему болтал о своих планах расширения туалетной сети, перечислял вслух новые адреса в городе, где бы он поставил новые кабинки…. Василию было тяжко на душе. Он смотрел на тёплые краски желто-оранжево-рубинового заката, на облака, которые неторопливо плыли в сторону моря и молчал. Слезы глушили его.

Жора допив стакан, встал, подошёл к другу и молча обнял его.

— Чо ты, Вась?

Василий лишь тихо вздыхал и утирал рукавом выступившие слезы.

— Да чо, Жор. Вон все мечтают о море, приезжают сюда и наслаждаются своими мечтами. Ты… вон… хоть о чём-то мечтаешь. О туалетах своих… А мне о чём мечтать? Я всё детство и юность мечтал о море, о том, что приеду на курорт. Потом мечтал о том, чтобы удержаться здесь, жить и наслаждаться этим… морем, этим воздухом, этим солнцем. Ждал, когда начнется это… наслаждение. А его всё нет. Уже жизнь прошла, а его всё нет. Все мечтают о море, приезжают сюда, отдыхают, наслаждаются… — Он сделал длинную паузу. — А я дерьмо за ними вожу… О чём мне мечтать теперь, Жор? О чём?

Жора уже ничего не отвечал, сидя на стульчике, с хрустом откусывая кусок краковской колбасы. Лишь пожимал плечами и, с набитым ртом, показывал рукой куда-то в сторону моря.

Где-то недалеко от берега в море уплывала одинокая лодочка, и кто-то в ней монотонно работал веслами…