От Кубани до Волги. Становление таланта

В биографии большого художника всегда, как в зеркале, отражается эпоха с ее великими поворотами, полноводными разливами, сумятицей бойких притоков и рдеющей глиной крутых берегов. Жизнь Андрея Петровича Полюшенко началась в годы страшных потрясений прошлого века. Он родился 1 октября 1911 года в деревне Коренной, Богучарской волости, Воронежской губернии. Надвинувшаяся грозовой тучей Первая мировая война, голодные неурожайные годы, - все это в детстве выпало на долю будущего художника. Предки его были крестьяне. А дед, по семейному преданию, занимался иконописью. Что же послужило первым импульсом к пробуждению у мальчика способностей к рисованию? Сказать трудно, но думается: именно краски родной земли и неба, которые впитывал с первых дней своей жизни плотный золотой колосок его души, помогли его таланту подняться и вызреть.

Вскоре семья Полюшенко бежит от голода и неурожаев на Кубань, на железнодорожную станцию Тихорецкая. Отцу семейства здесь представилась возможность работать путевым обходчиком, чтобы хоть как-то кормить семью. Не хватало топлива, и одежонку справить стало большой проблемой. Часто ходили на реку Челбас ловить рыбу, и это немного облегчало скудное существование. Зато как интересно было на станции! Шла гражданская война, формировались составы и воинские эшелоны. Яркое оформление агитпоездов было для мальчика ошеломляюще. Такого искусства он нигде раньше не видел. Андрей брал кисточку и рисовал часами. Вот как эмоционально он пишет о тех днях: «Степь. Пахнет донником, полынью. Прошли косые ливни. Во все небо полыхает радуга. Ветер гонит золотые волны спелой пшеницы. Подсолнухи тянутся к солнцу. Ликует земля. Все кругом удивительно, поражающе ярко. На всю жизнь осталось у меня ощущение бескрайнего, прекрасного мира. Тихорецкая. Алые зори блестят на накатанных рельсах. Красные теплушки. Кумачовые лозунги. Кричат паровозы… Слышен гул орудий. Гражданская война. Жара. Пыльная марь. 1919 год. Горячий степной ветер доносит грохот духового оркестра, конский храп, лязг железа, и надо всем этим синий сатин неба, выгоревшее солнце. Красноармейские эшелоны. Загорелые, белозубые, тощие, перетянутые, как осы, бойцы. Мы целые дни с ребятами толкались у путей. Слушали огневые речи на станции. Я все это вижу так ясно, будто это было вчера…» Эти воспоминания художника были записаны Игорем Долгополовым и напечатаны в журнале «Огонек» в 1974 году.

А вот, что рассказывает сын художника Андрей Андреевич, с которым мы встретились осенью 2004 года: «Талант будущего художника заметили красноармейцы. Отец рассказывал, как они просили его рисовать звездочки на ткани для своих буденовок. Тогда ему еще и десяти лет не было. Узловой станцией Тихорецкой в годы гражданской войны овладевали то белые, то красные. Братья Андрея ушли воевать - один за белых, другой - за красных».

Время разрывов делало свое дело. А мальчик с воображением художника выбегал в степь, вдыхал ее ароматы и глядел в широкое небо. Багряные степные закаты давали ему первые уроки живописи, пробуждали «обостренное чувство природы» и поэтическое зрение. Вся широта его пейзажей, его знаменитые бесконечные небеса, его неповторимые по выразительности красочные аккорды - все, чем он овладел потом, спустя многие годы, берет свое начало здесь, на степных просторах Кубани.

Но вот умирает отец. Перед семьей встают вопросы неразрешимые, трудности неисчислимые - и опять дорога. Дорога в Нижний Новгород. Здесь талантливый юноша Андрей Полюшенко погружается в атмосферу творчества. Учится он в школе имени Льва Толстого, и на уроках рисования удивляет учителя своим мастерством.

- Ты где-нибудь учился рисовать? - спрашивает преподаватель.

- Нет еще. Но я очень, очень хочу этому учиться!

- Я настоятельно рекомендую тебе серьезно заняться рисунком. У тебя верная рука и глаз художника. В нашем городе много творческих людей. Хорошо бы тебе с ними познакомиться.

Старший брат Андрея Иван занимался ремонтом музыкальных инструментов, и к нему часто приходили известные в городе люди. Так в их доме появился руководитель местного драматического театра, известный режиссер Н.И. Собольщиков-Самарин. Именно с ним Андрей Полюшенко впервые посещает художественный музей и знакомится с произведениями художников-реалистов. Знаменитая картина К.Е. Маковского «Минин на Нижегородской ярмарке» (1896) поразила воображение юноши. Андрей Петрович впоследствии вспоминал:

«Я увидел чистое голубое небо, великолепно написанную архитектуру нижегородского храма, толпы возбужденного народа, к которому обращается Минин с призывом помочь освободить захваченную врагами Москву. Долго стоял я, завороженный, раздумывая, какой нужен талант, чтобы написать такую картину! Именно тогда у меня появилось желание стать художником!» Не случайно в зрелые годы, в расцвете творческой индивидуальности, он не изменяет лирико-этическому складу своего таланта.

И еще один человек - фотограф Сергей Дмитриевич Дмитриев оказал влияние на становление творческой личности Андрея Полюшенко. В доме Дмитриева юноша знакомится с пейзажем русских художников: И.И. Шишкина, И.И. Левитана, М.В. Нестерова и др.

– Что изображено на картине? - спрашивает Сергей Дмитриевич. - А как ты думаешь, каково ее содержание?

И когда юноша, смутившись, отступает, Дмитриев широко и вольно поясняет ему внутреннее содержание картины и особенности ее композиционного построения.

Проходя по улицам города, Андрей наблюдает жизнь людей. Окрестности вдохновляют его, и все больше и больше погружают в мир беспрерывного творчества. Он все время рисует. И вот судьба приводит его в художественную школу С.П. Соколова - ученика И.И. Шишкина и М.К. Клодта.

«Если хочешь быть настоящим художником, то вставай до восхода солнца! Живопись не развлечение, а тяжелый труд. Без напряженного труда, без восторга нельзя работать пейзажисту» - эти слова Соколова стали девизом молодого живописца. Часто под руководством опытного учителя Полюшенко работает на пленэре. Осень, зима, весна, лето - времена года и состояния природы трудно поддаются кисти, их надо пережить в душе: расцвести, вызреть и облететь самому, прежде чем передать все это на холсте. Не только увидеть, но услышать музыку переменчивой природы, «передать мелодию пейзажа». Соколов помогает ему постичь законы мастерства, постичь не столь разумом, сколь сердцем, вновь и вновь обращаясь к природе. И здесь Волга в ее полноводной и эпической широте волнует воображение художника, как волновала она И.И. Левитана, И.Е. Репина, С.В. Иванова. Живопись легкой небесной лазури и тяжелого аккорда грозовой тучи, солнечный свет на воде, мажорные звуки летнего дождя и тяготы трудовых волжских будней - вот темы его пейзажей.

В 1935 году А.П. Полюшенко участвует в областной художественной выставке в г. Горьком (Нижнем Новгороде), а затем ежегодно представляет свои работы в областных, зональных, республиканских и всесоюзных художественных выставках в Москве. Художники периферии - так называли тогда их, молодых деятелей искусства, живущих в самых разных уголках огромной страны СССР. Они объединяются в организацию под названием «Всекохудожник» и проводят в Москве интереснейшие ежегодные выставки своих работ, собирающие тысячи зрителей.

На второй такой выставке пейзаж Полюшенко «Снег выпал» (1939) получил главную премию «Всекохудожника». Вот как писал об этой картине горячий поклонник русского реалистического искусства известный искусствовед, Михаил Порфирьевич Сокольников, открывший в свое время поэтическую природу творчества молодого живописца Полюшенко: «Этот пейзаж прежде всего подкупает верной передачей выбранного состояния природы. Перед зрителем действительно встает картина только что выпавшего первого снега где-то на окраине села или маленького городка. Снег в пейзаже Полюшенко липкий, резкий в своей белизне. Небо сгустилось, близки сумерки. И как четко, рельефно обозначились силуэты деревянных домов и сараев, какая черная вода речки. В живописных приемах молодого горьковского пейзажиста чувствовалась крепкая, уверенная свежесть мазка… Пейзаж «Снег выпал» дышал поэзией природы, простой его мотив нашел выразительное пластическое решение».

1941 год. Грянули первые дни войны. Горьковский обком партии поручает Полюшенко возглавить художественную мастерскую агитплаката, ведь совсем недавно он работал над плакатом и карикатурой в газете «Нижегородской коммуны». Андрей Петрович пишет в суровые военные годы такие произведения как «Поезд идет на фронт» (1941), «1941 год», «Весна на освобожденной земле» (1942) и многие другие, в которых четко и ясно обозначена гражданская позиция автора, его боль за родную землю, его надежда на победу. Действие известной его картины «На земле бывших боев» направлено в самое сердце зрителя: поворот дороги, обелиск со звездой, облака... И ощущение покоя и тишины, но не «мертвой тишины», а чуткой, где облака бегут, а деревья дышат. Этот покой сродни пушкинскому: «на свете счастья нет, но есть покой и воля».

«Губительным смерчем прошла по нашей земле война, - пишет Полюшенко в газете «Ленинское знамя» (26 июля 1967 года). - Тема возрождения завладела моим воображением. Одна из картин так и называется «Возрождение». По заброшенной земле прокладывают первые послевоенные борозды лошади, запряженные в плуги. Фигурки лошадей и пахарей беспомощны на фоне огромных массивов земли. Но за ними - свет. Свет радости освобожденной от захватчиков земли, свет веры в будущее».

Эта знаменитая картина далась художнику непросто. Он дважды возвращался к ней в течение трех лет. В конце концов она стала главной, опорной для всего цикла «Весна на освобожденной земле», над которым автор начал работать в 1964 г. Замечательные слова о картине «Возрождение» сказал Владимир Десятников: «Это глубоко патриотичное произведение, проникнутое восхищением перед русским народом... Картина метафорична, она построена на противопоставлениях. Лучи заходящего за тучи солнца четко обрисовывают выступающие контражуром на гребне холма маленькие фигурки пахарей. Волнами прибоя накатываются на зрителя бесконечные валы вспаханной земли. Темная тень от тучи пала на пашню. Лишь на переднем плане, в разрыве ее, видны свежие борозды, круто огибающие заросший бурьяном дот. Художник разрядил суровый драматизм картины, тонко введя лирическую нотку. На скате холма он написал залитую солнцем околицу деревни - мажорный жизнеутверждающий аккорд».

Думаю, не случайно фигурки пахарей изображены именно на гребне холма. Они как бы парят в небе, движутся на фоне неба, очень высоко, потому что и труд их высокий и чистый. Небеса изображены на картине во всем своем «противоречии», но именно они проливают свет на далекую радостную деревню, возрожденную, спасенную от «смерча войны».

Годы жизни в Горьком ознаменовались многими встречами, некоторые из которых стали судьбиными. Здесь художник познакомился со своей будущей женой Верой.

- Встретились мы в Горьком, - вспоминает Вера Александровна. - В ту пору я во Дворце пионеров была музыкальным работником. Играла на аккордеоне. Мне теперь мой инструмент тяжелым кажется, а помню, как я по три километра его таскала. Да еще вверх по лестнице, бывало, иду с аккордеоном - как птица лечу, тяжести не чувствую.

Я сильная была, крепкая. Сама я из музыкальной семьи. Отец рояли настраивал, аккордеоны делал, гитары мастерил. Очень любила я вальс из «Спящей красавицы», вторую рапсодию Листа... Бывало, играю, а под окнами народ собирается, слушает. В газетах даже писали: Вера Солнышкова - виртуоз. Однажды во Дворце пионеров срочно понадобился художник. «Знаю, где найти», - вызвалась я. Мой брат (он тоже музыкантом был) дружил тогда с Андреем. Вот, помню, дождь сильный на улице, а я как раз на встречу с ними шла. Глаза тушью подвела, а краска-то и потекла. Я подхожу и серьезно так говорю Андрею: «Придите к нам во дворец - работу надо сделать». А он улыбается. Что такое? «Ты глаза-то подотри!» - рассмеялся мой брат. Вот так и познакомились. Пришел Андрей к нам работу делать. А я играю в зале на первом этаже. Он долго сидел и слушал. С того и дружба пошла. Стал за мной ухаживать, а потом и предложение сделал. Я согласилась...»

Певец Мытищинского края

В 1949 году А.П. Полюшенко с женой и детьми перебрался в Мытищи, где поселился в небольшом деревянном доме на окраине села, недалеко от Владимирской церкви. И прожил в Мытищах почти сорок лет…

Полуразрушенная Владимирская церковь долгое время использовалась под склады, и лишь в последние годы была восстановлена и стала действующей. В Мытищинском историко-художественном музее находится картина художника ХIХ века, на которой изображена Владимирская церковь. Вот, что о ней рассказывает ученый секретарь музея Наталья Михайловна Товстуха: «Это картина художника Зотова. Сведений о нем у нас нет. Дата, которую мы видим на холсте, вероятно, ошибочна. Она поставлена после реставрации. Передал картину музею Иван Иванович Калашников в 1962 году. Итак, перед нами - село Большие Мытищи. Вдали возвышается колокольня Владимирской церкви. Белокаменная Владимирская церковь была построена на месте старой деревянной. Ее строительство относится к началу ХVIII века, колокольня же построена в 1819 году. В годы Великой Отечественной войны колокольня была снесена. В последние годы восстановлена. Вокруг многое изменилось: построена автострада и другие сооружения. А вот на этой картине село Большие Мытищи можно увидеть таким, каким оно было триста лет назад».

Глядя на эту картину и слушая рассказ Натальи Михайловны, невольно вспоминаешь слова поэта Валентина Сорокина: «Храмы Подмосковья - в шеломах ратных, золотых, сколько они пережили нашествий и разорений, сколько они одолели зла, горя? Храмы России - часовые истории русской, свидетели и очевидцы ее».

Мимо Владимирской церкви, мимо старых низеньких домиков села Большие Мытищи ежедневно ходил когда-то с этюдником Андрей Петрович Полюшенко, высматривая свои «мгновения» в скромной застенчивости придорожной рябины или в алых вспышках молодого боярышника, а быть может, и в майском набухании предгрозового неба.

Вот одно из первых детских впечатлений младшего сына художника, Андрея: «Отец брал этюдник, кисти, и мы с ним шли в лес, выбирали живописную поляну, красивый пригорок или берег ручья. Он начинал писать, а я гулял по лесу, собирал грибы. Отец мог очень долго работать, не прерываясь. Я уж, бывало, корзину грибов принесу, набегаюсь вдоволь, налюбуюсь его работой, и тогда он скажет: ну вот, главное - схватить, остальное потом. После мы с ним еще и еще раз приходим на это место… Однажды лось огромный прямо на нас вышел (леса-то вокруг какие были!), стоит и смотрит, что же отец делает? Постоял лось, оценил работу и ушел, как будто одобрил. А один раз я сову видел. Дуб высокий, а она на суку сидит, глаза зажмурила и не смотрит на нас, не нужны мы ей… Вот в такие глухие места мы, бывало с отцом забирались. Отец очень любил охотиться на уток, у него была хорошая собака. Все друзья удивлялись, как метко он стрелял. А ведь он действительно был отличный стрелок - в 1939 году занял второе место на всесоюзных соревнованиях по стендовой стрельбе…»

В это время художник создает картины: «Озимые всходы» (1949), «Русская осень» (1963), «Журавли летят» (1967), «Вечер на реке» (1962), «Костер» (1965), «Зеленя» (1969), «Ясная осень» (1971), «Октябрь» (1973), «Осень в Перловке» (1979) и многие-многие другие. Он постоянно участвует в различных выставках, как персональных, так и тематических. Каждый год выставляет много новых произведений, так как работает, не жалея сил, с утра до вечера. В 1967 году награждается дипломом за участие в III Республиканской художественной выставке «Советская Россия», где была выставлена его картина «Возрождение». Он с огромным успехом участвует в первой зональной художественной выставке «Подмосковье». А в 1954 году представляет цикл произведений, созданных в результате поездки на целинные земли в Казахстан. А.П. Полюшенко был избран в члены президиума правления Московского областного Союза художников РСФСР (председатель бюро секции живописи). За творческие успехи и общественную деятельность в 1965 году ему присвоено звание заслуженного художника РСФСР, а в 1981 году - народного художника РСФСР. За серию подмосковных пейзажей: «Бородино - поле русской славы», «Октябрь» и др., живописцу была присуждена Государственная премия РСФСР имени И.Е.Репина.

«Все работы Полюшенко, - писал искусствовед В. Десятников, - имеют точный адрес. Что бы он ни писал: золотые зори, синие снега, вешнее ли пробуждение природы - у зрителя никогда не возникает сомнения - на полотнах Россия».

В Мытищинском историко-художественном музее состоялась (уже не в первый раз) выставка работ Полюшенко. Среди произведений, представленных на выставке, живописные полотна: «В лугах», «Ночные облака», «Базилик», «Ледоход», «У дороги», «Ветреный день». Все картины художника проникнуты тонким лиризмом, яркие и щедрые по колориту, они глубоко проникают в суть природных явлений. Недаром сам живописец называл свое творчество художественным «словом» и, показывая свои работы, любил читать стихи Есенина, строки из описаний природы Ивана Тургенева. По воспоминаниям современников, артист художественного театра И.М. Москвин, увидев картину «Утро», начал читать: «А между тем заря разгорается, вот уж золотые полосы протянулись по небу, в оврагах клубятся пары, жаворонки звонко поют; предрассветный ветер подул - и тихо всплывает багровое солнце. Свет так и хлынет потоком, сердце встрепенется, как птица. Светло, весело, любо!»

Веретено и синтез

Надо сказать, любовь Андрея Полюшенко к русской литературе была отнюдь не случайной. Он сам прекрасно излагал свои мысли в прозе. Свидетельство тому — публикации в газетах, в журнале «Огонек» и др. изданиях. Посмотрите, как он интересно рассказывает, какие живописные средства русского языка умело использует Андрей Петрович, повествуя о своей первой встрече со знаменитым художником Николаем Петровичем Крымовым. Это же готовый рассказ, настоящее художественное произведение.

«И вот, наконец, я в Москве. На молчаливый город густо валит ленивый мартовский снег. Пройдя арку, минуя толстые колонны, я свернул в узкий переулок. Он безлюден. Тихо вокруг, только лиловыми светляками мерцают у подъездов фонари. Их забыли погасить. Мирно искрятся снежинки, в воздухе тишина, но тусклые чернильные огни напоминают о ночи, бомбежках, войне. На душе моей тревожно. Брюсовский, 17...

На звонок вышла женщина в черном. Оглядев меня, приветливо сказала: «Проходите». Неловко натыкаясь на мебель в коридоре, подошел к прикрытой двери и постучал. «Да», — тихо проворчал кто-то.

В большой пустой комнате, залитой ровным белым светом, у окна, серебряного от инея, стоял высокий седой старик в ватных штанах и теплой рубашке. Он дул в маленький глазок и, расчищая намерзший лед, скреб ногтем стекло.

Я огляделся. В углу комнаты диван, рядом с ним полированный ломберный столик. У стен прислоненные холсты. Вот и все. Рядом с окном мольберт, на нем пейзаж — московские крыши, покрытые снегом. Вроде простой мотив. Но что за краски! Как все натурально и живо!

— Вру, все вру, — вдруг заговорил старик, — никак не попаду в тон. Да вы садитесь, не обращайте на меня внимания.

Я присел на краешек дивана и поставил пакет на пол. Все показалось мне здесь удивительным. Вот он какой, Николай Петрович Крымов, о встрече с которым я столько мечтал!

— Попали ко мне — сидите смирно. Видите, какая у меня мастерская! Да спасибо и за это Ивану Москвину, а то сидел бы сейчас на Пречистенке и замерзал.

Он отошел от окна и, взяв с ломберного столика папироску, стал аккуратно, по-стариковски забивать в нее комочек ваты, закурил и попросил меня показать привезенные работы. Я развязал пакет и хотел расставить холсты вдоль стены.

— Погодите, не спешите, — сказал Николай Петрович. — Давайте глядеть по очереди.

Незабываемы крымовские советы...

Не торопясь, одну за одной, он разбирал мои работы. Говорил резко, нелицеприятно. Язык его был своеобразен.

— Хороша ли картина? У нас бытуют разные и ничего не говорящие, пустяковые определения достоинств и недостатков произведения. Говорят: «вкусно», «интересно», «мягко», «свежо», «любопытно», «жестко», «сухо» и так далее. Все это чепуха! Должно быть «правда» и «верно». Если правдиво, то верно. Если верно, то правдиво.

Есть горе-мудрецы, которые толком «веретена» в руках держать не умеют, — так он называл кисть живописца, — а требуют: подавай им «синтез». Что это за синтез, мы насмотрелись еще в двадцатых годах у Малевича и у других модернистов. Все это лезет к нам с Запада. И с этим надо биться!

Я ловил каждое слово. Давно уже были просмотрены мои работы, а Крымов, как бы забыв про меня, с кем-то горячо спорил…»

Любовь к русскому человеку

Когда говоришь о ху­дожнике, надо помнить, что созданные им шедев­ры — есть в некоторой степени «он сам», его характер, его мечты, его надежды, его затаенные мысли. Поэтому, анализи­руя произведения, нельзя не поразмышлять о нем самом: как он жил, как общался с людьми, что ставил во главу угла в этом общении, каким он предстал перед современниками.

Лучше всех, наверное, знала характер Андрея Полюшенко его жена Вера Александровна. Вот что она рассказала мне: «Его многие любили. Наш дом всегда был полон гостей. Приезжал к нам и летчик-космонавт Алексей Леонов, он очень ценил работы моего мужа. Сохранилась фотография, где мы с Андреем, наши дети и Алексей Леонов на выставке во Дворце культуры космонавтов в 1979 году. Андрей был прекрасным рассказчиком, об­ладал чувством юмора, слушать его было невероятно интересно. Голос у него был зычный, красивый. В Доме художников на Кузнецком мосту, где они часто соби­рались, он, бывало, долго задерживался.

Я его жду-жду дома, и дети ждут, наконец, со­бираюсь, иду за ним. Вхожу в здание, только на по­рог ступаю — слышу его голос. Надо сказать, что и дома, и в обществе он говорил исключительно об искусстве и слышать не хотел о быте, бытовых про­блемах. В Загорске он дружил с Михаилом Пришвиным. Писатель Анатолий Сафронов любил бывать у нас, ему очень нравилось, как я делаю пельмени (он часто на­зывал меня «стряпуха»). Конечно, были у Андрея и за­вистники, но о них не хочу рассказывать. Вспоминаю такой случай: после окончания конференции в Союзе художников, когда все уже стали расходиться, кто-то крикнул: «Товарищи! Подождите уходить, сейчас бу­дет говорить Полюшенко». И сразу стулья застучали, все рванулись назад, в зал, и долго слушали Андрея.

Андрей был чрезвычайно талантливым в искусст­ве и чрезвычайно беспомощным в жизни. Все его вы­ставки организовывала я, сама заключала договоры, все оформляла. Иногда спрошу только: «Андрюша. А как вот здесь надо сделать?». «Ты сама лучше зна­ешь, — отвечает он. — Не отвлекай меня. Мне надо работать». Когда он уезжал на творческие работы в Бородино, сказал мне: «Я поеду один, ты с детьми оставайся, вы мне будете мешать». Хорошо. Тогда я устроилась в пионерский лагерь на все лето. Вдруг он звонит — один не могу, приезжай. А меня не отпус­кают. Надо две недели отработать. Тогда он при­ехал и забрал меня и детей. Мастерскую в Мытищах тоже мне строить пришлось. Исполком дал мне до­кументы на кирпич — сама договаривалась, вывози­ла. А когда стали строить гараж, говорю: «Андрюша, ну ты же хозяин, выйди, посмотри, так ли надо?»

Вышел, посмотрел. Весь в краске, кисти между пальцев. «Ты строй, как сама хочешь». Крутанул кис­тями — и обратно в мастерскую. Зато уж свою ра­боту он знал. День и ночь в мастерской проводил. За работоспособность и уважали его, и ценили. Он и сам любил людей, всегда стремился кому-то помочь, что-то успеть сделать. Все его творчество — это любовь, любовь к русскому человеку на русской земле».

Солнечные аккорды

Андрей Петрович Полюшенко с семьей с 1976 по 1985 год жил в доме № 15 по улице Веры Волошиной в Перловке. Мастерская была тут же, рядом, в пяти ми­нутах ходьбы. Но иногда, по воспоминаниям его дочери Татьяны, путь до мастерской был для художника очень долгим. Он на каждом шагу останавливался, глядел в небо, на те самые бегущие облака, которые потом лягут на полотно, глядел на неяркое солнце в дымке, кото­рое вскоре увидят тысячи зрителей на его персональных выставках. А прохожие не понимали, почему он стоит посреди дороги и смотрит вверх, задрав голову. Сосед по­шутил однажды: «Чего ты потерял там?» «Красоту ищу. Она ведь там в избытке», — отвечал Андрей Петрович. Многие так и называли его «Небесный художник».

В каждом пейзаже Полюшенко свое небо. Ледоход — и оно холодное, но такое кристально-весеннее, что хочется стоять и стоять на берегу рядом с детворой и глядеть в небо. А вот «Ночные облака» — здесь небеса совсем дру­гие, волнующе-дерзкие, немного пугающие. Темные обла­ка несутся вдоль, и кажется, кружатся, переворачиваются в пути, увлекая за собой мысли наши, дни и годы

Многие отличали удивительный дар Полюшенко вер­но передавать настроение, раскрывать содержание пей­зажа, изображая небо, облака, тучи... И цвет его «неба» неуловимыми нитями связан с цветом изображенной «земли», с тем, что творится «под небом». В картине «Ясная осень» — небо и река, «Хлеба зреют» — небо и поле, «Облако против света» — небо и тени в саду, «Дети в поле» — небо и цветы. «Май Березы» — небо и первая зеленая трава. «Морознее утро» — небо и снег на заре.

Все это отражает друг друга. Это есть некое единение земли и неба, которое показал художник.

«Небесные выси лишь посвященным открывают свои тайны, и те живописцы, кому удается проникнуть в них, создают неотразимо волнующие картины природы», — говорил писатель Иван Шевцов. Действительно, проис­ходит чудо — ведь сами краски материальны, имеют вес, структуру, а небо и воздух, появляющиеся на холсте пос­редством этих красок, прозрачны, невесомы, образно го­воря, нематериальны. Поэтому истинный смысл пейзажа лежит далеко за видимыми пределами сюжета.

Роль изображаемых «небес» отмечалась, конечно, и дру­гими художниками. Один из высокоодаренных самородков русских — Константин Васильев — придавал такое значение небу в картине, что осмелился однажды критиковать само­го Васнецова, его «Богатырей»: «Картина великолепная, но почему у автора такое пренебрежение к фону: земле, небу? Он их написал небрежно, мало придавая значение форме и цветным соотношениям, особенно в прорисовке неба...» (Л. Доронин. «Константин Васильев», Москва, 2003).

В 70-е годы А.П. Полюшенко трудится на Мытищинской земле. До мелочей изучает он природу этого красивейшего уголка Подмосковья. Изучает и делает открытия. Каждая его картина (изображена ли на ней знакомая березка у дороги, или дом на соседней улице, или приречные зарос­ли) — это то, что видел он много раз, что все мы видим и проходим мимо. А он, художник, не просто показал не­обыкновенную привлекательность знакомых мест, но сотво­рил эту красоту, сотворил заново на холсте, вложил час­тицу души. И потому-то так узнаваемы и неповторимы его пейзажи; «Осень в Перловке», «Перловка. Голубой день», «Деревня Сорокино», будто и ты жил там, и ты стоял рядом с художником, и ты был с ним в сотворчестве тайком.

Картину «Деревня Сорокино» А. Полюшенко создает в 1974 году. Деревня эта раскинулась по берегу водохранили­ща, словно прилегла отдохнуть возле тихого, несуетного по­коя воды. Осень. Алые краски. Парус на воде. Впечатление прозрачного прохладного дня. По склонам ниспадает листва. Художник точно передает мелодию берега. Плавно звучит она, в красно-желтых мажорных тонах, и парус, как верный аккорд, не выпадает из общего звучания, а наоборот при­тягивает к себе основные нити звонкой мелодии. Кажется, проплывет мимо парусник, пробегут над рекой облака, про­шелестит осенний день, а деревня, мудрая и ласковая, оста­нется жить своей бесконечной, неповторимой жизнью.

Тридцать лет спустя после появления этой картины я побыва­ла в деревне Сорокино и убедилась, что так и есть — жива деревня. Строятся новые дома, пестреют высокие крыши. Но теперь другой, новый век на дворе. Я смотрела на воду, и вдруг увидела парус, бегущий по волнам. Словно оживший холст Полюшенко, словно протест против бес­пощадного времени, словно белое чудо. Местные жители вспомнили, что когда-то здесь, в окрестностях Сороки­но, проходили съемки старых советских фильмов «Тучи над Борском» и «Верьте мне, люди». Так это или не так — но места здесь удивительные по насыщенности колорита земли, воды и неба. Да, иная нынче деревня, иные люди, иные времена, но земля и вода все те же: рябинка машет красным платком на взгорке, крапива жмется зелеными жгучими ладонями к покосившемуся забору, птицы по-осеннему кружатся над лесом. В воздухе аромат увядаю­щего царства листвы. Вода у берега «говорит» о скором ле­довом забытьи, стуча хлопотливо о доски причала. Возле кладбища, вдоль железной ограды — песчаная тропинка спускается к воде, скамейка стоит раздумчивая, живопис­ная старая ракита трогает воду узловатыми пальцами и бросает вниз длинные сморщенные листья, и они сначала медленно плывут, а потом жмутся к берегу, прибитые те­чением. Так вот, верно, и Андрей Петрович не однажды сиживал здесь в уединении, расположив мольберт на жел­том песке. Ведь не час, не день нужен художнику, чтобы написать шедевр, а целая жизнь со всеми ее невзгодами, озарениями, со всеми дальними походами в леса, в поля, на реку, со всеми тягостными раздумьями о смысле бытия. И никогда бы так ярко и живо, образно и впечатляюще не зазвучала в его пейзажах древняя Мытищинская земля, если бы не понимал ее художник как душу свою, не назы­вал бы своей сестрой и матерью.

«Осень в Перловке», осень — такая же, как во всея России, звенящая той первоначальной красотой, которую воспевали Пушкин и Гоголь, Пришвин и Паустовский, Левитан и Нестеров. Но только осень в Перловке ближе тебе близостью родственной, ближе прежде всего тому человеку, кто здесь родился и вырос. Художник Полюшенко умело и щедро бросает на холст солнечные аккорды, это солнце Родины вышло из-за тучи и позолотило лесные дали, со­грело лесных обитателей, порадовало усталого путника. Осень жизни может быть прекрасна, — говорит эта картина, если освящена она солнцем творчества, солнцем настоящего искусства.