Рассказ

Женщина была необычной, и мужчина был необычный, и неизбежно один из них должен был умереть, дабы жил другой, хотя смерть, как и любовь, это два слова, замершие на губах судьбы, а судьба когда хочет, молчит, а когда говорит, то такими словами, как на Синайских скрижалях, и непонятно, говорит она или молчит, ведь слова на скрижалях это явность, но в то же время и тайна, тайна у всех на глазах, и ты видишь ее, но словно бы и не видишь, а можно сказать: это глубоко спрятанная явь, которую все испытали, но вроде бы и не помнят того, и мы все мчимся к нашему концу, торопя время и не думая о том, что каждый день и час, каждая минута и секунда приближают нас к этому концу, и не прекращаем бег и не вразумляемся судьбами тех, кто стремился до нас к тому же концу.

На улице Шади в Будапеште Айхум Гамтур сидел на своем дорожном чемодане, словно упрямо сцепившись с ним, словно охраняя невесть какие сокровища, которые разом исчезнут – только открой чемодан; и окна его комнаты были заперты, и шторы опущены, и комнату со всем, что было в ней, паук опутал паутиной тьмы, и Айхум упорно прятался в этой тьме, не открывая даже хозяйке пансиона, которая так приветливо встретила нового постояльца – а он лишь взял ключ и. поблагодарив, сказал, что ничего не нужно, и не добавил ни слова, и это показалось ей настолько странным, что она начала строить о нем всякие догадки и с верхнего балкона заглядывала в окно его комнаты этажом ниже, чтобы увидеть, включит ли он свет, откроет ли окно, зажжет ли свечу в конце концов, но даже блика там не мелькнуло, всё было без толку.

Имя хозяйки было Маргарита, для знакомых – Марго. И вот она всё сильнее переживает из-за нового странного жильца, которого совсем не слышно, хоть бы походил немного по ее блестящему паркету, и она уже решилась звонить в полицию: пусть разберутся, хотя бы и с применением силы, что за тайну принес загадочный гость – ведь он опасен и для нее самой, и для ее трехэтажного дома, пусть он мудрец или безумец, но в любом случае подозрителен; скорее всего, ненормален, а может, контрабандист или вор, или торговец наркотиками… Удержала ее от звонка в органы лишь ее дочь Габриэла, пожалевшая незнакомого юношу, может, он – предположила дочь – практикует йогу или спит, устав после поездки, а может, обдумывает жизнь и приводит в порядок мысли, или переживает разлуку с кем-то, а может, он постничает или привык к одиночеству, может, он – из сторонников монашеского уединения, у которых ведь строгое послушание!

Габриэла Андаш была молодая женщина – лет двадцати пяти – цветущая как роза: большие красивые глаза, точеный носик, маленький рот и изящный подбородок, великолепная шея, овальное личико с миловидными чертами, каштановые волосы рассыпаны по голым плечам. Во взгляде ее чередовалась покорность с мгновенной сверкающей суровостью, что говорило о душе, склонной к авантюрам и в то же время страстной, и в жизни притягивало ее всё загадочное и волнующее!

И вот этот странный молодой человек, неизвестно, какого вероисповедания ( о чем в его паспорте – ни слова), или какой профессии, что опять же, не определить по его манерам; и неизвестно, с какой целью он прибыл в их Буду, и поселился в этом пансионе, заплатив без споров за целый месяц вперед, причем по виду его не скажешь, богат он или беден, – этот юноша так напряг ее нервы и так заставил дрожать ее молодое тело, чувствующее впервые в жизни, что здесь присутствует такой мужчина, который в то же время как бы отсутствует, и вот она уже готова увлечься им, еще не зная. Захочет ли он увлечься ею, – и даже кофе и лихорадочное курение не приносят ей желанного покоя.

Мать наблюдает за дочерью и с женской проницательностью видит, что сидящая перед ней женщина очень взволнована, можно сказать, она в ярости, она хочет кое-что узнать и скрывает раздражение, потому что боится это узнать или не видит способа скрыть свой страх; в таком нервном состоянии ее девочка никогда еще не бывала, даже после отъезда ее мужа Имре, который учится музыке в Германии, но вот сейчас дочь сама не своя из-за этого чужака, который вторгся в ее жизнь и взволновал ее, вовсе сам не будучи ею взволнован, и естественно… ее единственная дочь Габриэла сейчас в самом расцвете женственности, и эта женственность жаждет и воет как голодный волк, нужен самец чтобы залить эту жажду. Разлука с мужем не очень мучает Габриэлу, она даже не спрашивает своего мужа Имре Альюша, что он делает в Германии, а муж ее не спрашивает, что она делает в Будапеште, и если их взаимное влечение стремится к нулю, то что мы тут имеем?

Габриэла знала, что мать, пусть и втайне, следит за ней, что она видит ее необычное волнение, чувствует, как женщина, что то, что занимает ум ее дочери, это не любовь к уехавшему мужу и не неудача, допустим, в получении вожделенных для нее яств и одежд, уж скорее это – любовь к ее венгерскому другу, который вчера был с ней, и дочь может, если вновь почувствует тягу к нему, позвонить ему, и он будет счастлив прийти, или она уйдет к нему, есть комната для их уединения и сексуальных утех без помехи, да и мама в этом случае довольна, ибо знает, что ничто по-серьезному дочери не грозит, и даже можно получить удовольствие от слежки за ними – не только подсматривать в скважину и подслушивать стоны, это уж как водится; но также и смотреть за стиркой, есть ли, например, на полотенце следы этих сладких упражнений – которые она сама знавала в юности и теперь переживает в воспоминаниях…

Мама Марго говорит:

– Почему не звякнуть тебе твоему другу Габору Мулинару, немного расслабились бы с ним?

Габриэла отвечает:

– А почему ты думаешь, мама, что я хочу с ним расслабиться?

– Я все-таки мать, разве мне не охота, чтобы моя дочь была довольна?

– Я думаю о нем не так, как ты, мама.

– И как же ты о нем думаешь?

– А я что, обязана давать отчет?

– Нет, я этого не говорила, ты свободна думать о том, о чем ты желаешь, и таким образом, как ты этого желаешь, просто мне не по себе, когда вижу, как ты переживаешь. Что ты скажешь о поездке в Германию – повидаться с мужем, по которому так скучаешь…

– А почему он не приедет повидаться со мной, если он скучает?

– Потому что он занят работой и ничем иным.

– Не говори ерунды! Он занят не только работой, ведь я знаю своего мужа.

– А муж знает тебя!

– И что же тут удивительного? Мы тут с ним совпадаем, вообще говоря. Он там развлекается…

Мать прервала ее:

– А ты тоже развлекаешься?

– Именно так! Я развлекаюсь, и потехе свой час, и молитве тоже свой, ты же не хочешь. Чтобы я стала монахиней?

– Я не хочу, чтобы ты страдала, как сейчас, вот и всё. Почему тебя это возмущает? Разве ты в чем-то ограничена? Ты живешь так, как мы и не мечтали, после того, как умер твой отец, я не вышла замуж вторично, ради твоего счастья, чтобы дать тебе всё, что тебе нужно, до университета и после него, и что я еще могу сделать?

– Лучшее, что ты могла бы сделать, это оставить меня в покое… Откуда взялся этот дьявол, который поселился над нами?

– Оттуда же, откуда все эти дьяволы берутся, что поселяются над нами!

– Этот другой породы… Или это выдающийся глупец, или мошенник, к которому надо принять какие-то меры…

– Я хотела звонить в полицию, но ты же меня отговорила. Что мне теперь с вами делать?

– Тебе не надо ничего делать… Я всё сделаю сама. Я его вытурю из пансиона, потому что я таких сумасшедших не переношу.

– Ой, я боюсь! Как бы он тебя…

– Ты, к сожалению, не знаешь, мама, как я умею распорядиться низкими тварями вроде него.

– Но мы не выяснили пока, низкая ли он тварь.

– Тварь и тупица. Я сейчас к нему наведаюсь.

– А вдруг бедняжка спит?

– Это не бедняжка, и он не спит… Это беглый. Скрывается от органов, поэтому спрятался у нас, света не зажигает, окон не открывает… Нож-то возьму на всякий случай.

Габриэла решительно вооружилась кухонным ножом с наточенным длинным и острым лезвием и предупредила маму:

– Если он нападет на меня, я его пырну, а если услышишь, что я кричу «на помощь»…

– А если он начнет насиловать? – спросила мать. – Как я представлю тебя с ним… А вдруг он красив и несчастен?

– И что, что несчастен?

– Как бы там ни было, я не хочу опережать события. Лучше бы позвонить твоему чертову Габору Мулинару. Но я тебе даю полную свободу. А сама тоже возьму палку. Я уже в годах, но силы и у меня есть. Иди, и да поможет Всевышний!

И вот Габриэла пошла, спрятав нож в карман куртки, она была напряжена, раздражена… Злость вскипала в душе, но и страх тоже – и не страх быть изнасилованной, а страх смерти, и вот она легким шагом поднимается по ступенькам, медленно и осторожно подходит к двери… Останавливается, слушает, наконец, стучит в дверь и говорит слабеньким голосом на хорошем английском:

– Послушайте, как вас?.. Я Габриэла, откройте, пожалуйста, дверь… Я жду…

И тут она опешила, потому что дверь он открыл мгновенно и сказал:

– Прошу вас, только, пожалуйста, не трогайте ничего. И не зажигайте свет, мне нужна темнота для отдыха.

Она колебалась. Он сказал спокойно:

– Включите свет сами, если боитесь. Если вы на этом настаиваете…

Габриэла включила свет, а Айхум вернулся к своему дорожному чемодану и опять сел на него. Он не притрагивался тут ни к одной вещи, и сейчас не поднимал на нее глаз, так сказать, воздействовал молчанием, вежливостью, безразличием, вообще не обращал на нее внимания… Даже когда она подошла к окошку и открыла его, он не протестовал, не сказал ей, пожалуйста, присядьте, он как бы предоставил ей полную свободу остановиться, сесть, опять встать, исследовать вещи. Осмотреть обе комнаты, кухню, ванную, выйти на балкон и посмотреть с него вниз на улицу, и, даже когда он достал пачку сигарет, он не предложил ей сигарету, как сделал бы это воспитанный человек, беседуя с красивой дамой, изящной молодой дамой, к тому же – хозяйкой в пансионе.

В конец концов, Габриэла уселась на диван и тоже решила молчать. Она пожалела, что не взяла свои сигареты, она исподтишка рассматривала его, наконец, спросила:

– Почему вы сидите на чемодане?

– Потому, что я уже уезжаю, – ответил Айхум.

– Только приехали и уже уезжаете?

– А что в этом странного?

– Странного? А вы сами не чувствуете странность?

– Нет.

– А то, что вы заплатили за месяц вперед?

– Я отдохнул на эту сумму на моем чемодане.

– Но почему на чемодане, а не на кровати?

– Поскольку я не зажигал свет и не заходил в спальню, я не видел кровать. И я ничего не пил – только пару глотков воды.

– И ничего не ели?

– Да, ничего не ел, не голоден.

Габриэла встала и обошла вокруг него и его чемодана, вышла в коридор через дверь, которая оставалась открытой, и крикнула матери:

– Мама, я в порядке!

– А он?

– Он тоже, успокойся.

– Он ненормальный?

– Немного есть.

– А зачем ты там остаешься?

– Мама, послушай… Давай вопросы попозже.

Разговор между Габриэлой и матерью происходил по-венгерски, и, видимо, Айхум ничего не понял, хотя венгерский он знал, по крайней мере, пытался на нем разговаривать, и, когда она вновь вошла в его залу, опять оставив дверь открытой, он спросил ее:

– Вы боитесь меня?

– А чего я должна бояться?

– Того, что я сижу на чемодане!

– Такие глупости меня не пугают.

– Тогда уберите нож, иначе он пропорет вам карман.

– Вы смеетесь надо мной?

– Немного есть.

Она достала нож и бросила его на диван, прошлась перед ним, повернулась, подошла вплотную и, отвернувшись, отошла. Потом внезапно спросила:

– Почему вы сидите на дорожном чемодане?

Он подхватил с улыбкой:

– И даже ничего из него не достали!

– А что оттуда можно достать?

– Немного одежды, немного книг, немного кокаина!

– Хватит неуместных шуток… Уважайте, как мужчина, женщину, с которой беседуете.

– А вы меня уважали, когда сказали «этого ненормального я не боюсь»?

Потом он добавил:

– Хохяйка-красавица, я, знаете ли, евнух, у султана Абдельхамида были такие евнухи, так что нет смысла показывать мне ваши прелести…

– А вы видели мои прелести? То есть вы не сидели всё время на чемодане, а видели в окошко, как я раздеваюсь перед зеркалом?

Айхум ответил со смехом:

– Вы соблазняли меня, раздеваясь там, где я мог видеть из окошка, но я этого не видел!

– Я вас ничем не соблазняла, и я вас предупреждаю, что у нас есть законы и наказания тем, кто подслушивает, и тем, кто ворует. А вы… Как ваше имя?

– Айхум Гамтурун, и мое имя, как и все данные, есть в загранпаспорте, который я вам отдал, а вы, возможно, передали службам безопасности, потому что это стопроцентно их компетенция… У вас в умах засело то, что я или сумасшедший, или слабоумный, или вор, или контрабандист наркотиков… И вы, уважаемая госпожа, провели длительное время, а также хозяйка пансиона, ваша матушка – в состоянии душевного раздражения, если не сказать – психического стресса, по причине моего присутствия у вас на втором этаже. Я не зажигаю свет, не открываю окон, вообще не схожу со своего чемодана… И вы напрягали слух чтобы уловить шаги, которые бы вас успокоили, но их не было, и то, что я недвижим, усиливало ваш страх, пока вы не решили оповестить госбезопасность, и я готов, не сходя с моего места, встретить их… Есть в этом доме телефон? Наверняка. Спокойно наберите номер и пригласите их, чтобы они меня арестовали, по любому обвинению, какое вам больше понравится.

Габриэла ответила:

– Нет! Я этого не сделаю. У служб безопасности нет ничего, что не имею лично я. И я готова лично встретить любое ваше действие против меня, будь вы даже, действительно, вор или убийца с большой дороги.

Айхум улыбнулся.

– Есть очень хитрые воры, а также и благородные убийцы. Но я: нет, я мирный человек, как и все те мирные жильцы, которые квартировали здесь до меня, и если мое присутствие в этом помещении будет вам мешать, я готов немедленно съехать, только чемодан я не намерен открывать.

– А почему вы будете мне мешать? И смогли бы вы, если бы и захотели?

– Из ваших слов я должен понять, что вы – каратистка? В таком случае я вас боюсь.

– Зачем же меня бояться? То есть вы хотите сказать, наоборот: вы не боитесь!

– Разве я осмелюсь… Естественно, я боюсь, но у меня есть нечто выше страха, и это – мужество! Скажу для вашего сведения: страх есть причина всех душевных болезней, а может быть, и причина всех низких чувств, но страх соответствует мужеству, точно так же, как смерть соответствует жизни, между ними извечная и бесконечная борьба, каждое из этих начал уничтожает другое, философы называют это отрицанием отрицания. Ибо жизнь побеждает смерть, а смерть побеждает жизнь, но жизнь вновь возвращается, чтобы победить смерть, ибо в ней – истина… Вы какой университет заканчивали?

– Будапештский, факультет музыки, а вы?

– А я – университет моря!

– А в море есть университет?

– Да, как и другие вузы.

– Стало быть, вы – моряк?

– Нет! Я не моряк, но бури меня трепали, и тем не менее я выплыл.

– Скажу вам, что вы – мудрый безумец, но в настоящий момент вы – безумец или мудрец?

– Я не схожу с этого чемодана с тех пор, как приехал сюда, а выводы оставляю делать вам.

– Безумец!

– Совершенно верно.

– И загадочный!

– Опять верно!

– Просто артист!

– И это верно.

– Что вы заладили? – Она взорвалась. – «Верно – верно – верно»!

– И опять верно говорите.

– Вы смеетесь надо мной.

– Я не имею обыкновения смеяться над кем-либо.

– Так зачем вы сидите часами на этом чемодане?

– Чтобы, не торопясь, обдумать и решить, остаюсь я или уезжаю.

– И после обдумывания, что же вы решили?

– Я еще не решил.

– И когда вы решите?

– Когда приду к убежденности, что мое решение разумно.

– И после этого вы меня разглядите?

– Я не вижу в вас ничего кроме ножа.

– Боитесь, что я ударю вас ножом?

– А разве не для того вы его взяли? Так давайте, бейте: вот, в левую сторону груди!

– Я обдумаю это предложение, как вы говорите, не торопясь.

– И не придете ни к какому решению!

– Это вытекает из странности вашего поведения?

– Странно то, как вы рассуждали с вашей мамой, прежде чем прийти сюда!

– А что вы об этом знаете?

– Я вижу этот нож!

Габриэла засмеялась:

– Нож был средством, а не целью… Я могу прямо сейчас выбросить его в окно, если он вас так страшит.

– Зачем же выбрасывать? Он вам пригодится – лук резать.

– Нахал!

– Я еще не приступил к настоящему нахальству.

– А когда приступите, что сделаете?

– Тогда я скажу вам: спасибо, госпожа, и останусь сидеть на моем чемодане, не проводив вас до двери, как сделал бы воспитанный мужчина.

– Вы меня прогоняете?

– Нет! Но я чувствую скуку.

– Вы врете… Со мной не скучают, я никогда не слышала, до сих пор, ни от одного мужчины этих слов.

– У вас есть дневниковая тетрадь? В таких тетрадях записывают личные факты, не опасаясь того, что простеет посторонний… И вот сегодня вечером я стану гостем вашего тайного дневника, и я знаю заранее, что вы напишете, какие ругательства на меня обрушите, хотя мне они и безразличны… Что я низкая тварь и нахал, лжец и слабоумный, всё это положите на слова, однако, засыпая в эту ночь, почувствуете, что сон ваш не столь приятен, как был до того, как вы пришли ко мне, с этим проклятым ножом в кармане вашей великолепной куртки… И знаете. Почему? Потому, что я – ваша судьба, но вы – не моя судьба, ибо у меня нет судьбы… Так, будьте добры, удалитесь, так как визит закончен, и прошу, закройте сами дверь за собой, так как я не двинусь с этого чемодана… И если завтра обнаружится, что я уехал из этого дома, то помните, что вы встретили человека необычного, и при этом он не заставил вас раскаиваться!

Перевёл с арабского Александр Андрюшкин