Тхэквондо, металл и деньги

Поднимаясь по лестнице, Николай Андреевич почувствовал, как ноет ушибленное колено и саднит локоть. Пока он ехал в метро, небо заволоклось низкими тучами, в воздухе повисла густая морось, ночные фонари в радужных ореолах слабо освещали пустынные тротуары. Прихрамывая и придерживая висящий на одной лямке рюкзачок, он проковылял по безлюдному Сретенскому бульвару, свернул в переулок. Возле мусорных контейнеров в хмуром полумраке копошились неряшливые старческие фигуры.

Пройдёт какое-то время, и эти годы тоже станут историей, – рассуждал Николай Андреевич, – как для нас в детстве были историей революция, Гражданская война, первые пятилетки… Но мы знали своих героев и гордились ими. А кто расскажет нынешним мальчишкам и девчонкам, что была страна, где не было бомжей, не было безработицы, все любили читать книги, лечились бесплатно, могли учиться, где им захочется, и тоже бесплатно. Кривляющиеся на телеэкранах «герои нового времени» вдолбят им в головы, что это было мрачное время тоталитарных чудовищ и что, наконец, наступило демократическое благоденствие. Вступая во взрослую жизнь, они будут воспринимать всю эту гнусность: бандиты, киллеры, бомжи, проститутки – как нечто естественное, незыблемое, всегда существовавшее.

Отодвинув задвижку калитки в широкой створке металлических ворот, Николай Андреевич ступил на «территорию». Справа, под полуразрушенной кирпичной стеной, тёплыми жёлтыми квадратами призывно светились окна вагончика.

– Ну, ты даёшь, Андреич, – Геннадий, улыбаясь, демонстративно оттянул рукав камуфляжной куртки и взглянул на часы. Шёл первый час ночи. – Отпросился на пару часиков, а отсутствовал аж целых четыре.

«Отпросился» – это, конечно, в плане юмора. Николай Андреевич с учётом образования и возраста был назначен старшим в смене, а Гена считался его помощником. Да, какая там смена… Оба числились «охранниками на объекте», а по существу были сторожами.

Московский мэр в кожаной кепочке организовал активнейшую работу по приведению в порядок центра столицы с непременным сохранением древнего облика старинных зданий. Мгновенно появилось множество фирм и фирмочек, которые вдохновенно крушили внутренние стены, сносили деревянные межэтажные перекрытия, укрепляли фундаменты, сохраняя и реставрируя фасады.

Фирма «Terminal-Nord», которую рабочие иначе как «контора» не называли, подрядилась привести в порядок приличный кусок Сретенских переулков. Вся территория была огорожена забором из профнастила с большими распашными воротами с двух сторон. В течение дня, а иногда и по ночам со стороны Сретенки въезжали, а через Ананьевский или Костянский переулки выезжали вращающиеся миксеры с бетоном, самосвалы, вывозящие строительный мусор, длинномерные КАМАЗы с поддонами кирпича, плитами перекрытий, металлопрокатом…

«Охранники на объекте» ютились в маленькой бытовке. Это был весьма разношёрстный народ: научные работники, внезапно ставшие ненужными стране, офицеры, выброшенные из перманентно «реформируемой» армии, инженеры и техники приватизированных предприятий, месяцами не получающие зарплату. Доход не ахти какой, но график «сутки-трое» позволял ещё где-нибудь «крутнуться», чтобы можно было прокормить семью. Их работа заключалась в открывании и закрывании уродливых шлагбаумов, сваренных из обрезков труб, регистрации въезжающих машин, запирании к ночи ворот на большие «амбарные» замки да в ночных обходах всей территории – кабы чего не спёрли в темноте-то.

Охранной службой конторы руководил бывший подполковник МВД, которого сторожа-охранники видели лишь однажды при устройстве на работу. Когда генеральный директор Борис Романович Письман делал обход стройки, его сопровождали истинные охранники – трое крепких, всегда в чёрных костюмах молодых людей. Один, очевидно хорошо знавший маршрут, обязательно был впереди. Двое других шествовали по бокам в некотором удалении от сопровождающей свиты. Николай Андреевич всегда улыбался, глядя, как эти парни с хмурыми лицами и насупленными бровями энергично вертели головами.

А «охранники на объекте» были народом юморным, неунывающим и весёлым. Николаю Андреевичу и Геннадию среди сторожей были присвоены прозвища «Профессор» и «Моряк». Смену они принимали у «Токаря» и «Пилота», а свою смену сдавали «Философу» и «Танкисту». Эти «кликухи» в какой-то степени отражали характер работы или службы в прошлой жизни.

Профессором Николай Андреевич не был. Кандидат технических наук, он работал начальником отдела в Центре Авиационных Исследований. Сторожем устроился, как говаривали в советские времена, по блату. Не получая пять месяцев зарплаты, он как-то поплакался на трудности жизни одному знакомому. Тот позвонил своему знакомому, который переговорил с каким-то своим знакомым, и через некоторое время Николая Андреевича пригласили в офис «Terminal-Nord» на собеседование.

Работу в «Центре» он оставить не мог. Экспериментальные аэродинамические установки – национальное достояние страны – кое-как ещё продолжали поддерживаться в работоспособном состоянии остатками его рассыпавшегося отдела. Этим установкам, их модернизации и совершенствованию, Николай Андреевич отдал четверть века своей жизни. Он был убеждён, что они, во что бы то ни стало, должны быть сохранены для будущей авиации. Руководство «Центра», здраво оценивая ситуацию, закрывало глаза на периодические отсутствия начальника одного из основных отделов.

Геннадий был на двадцать лет моложе. Отслужив срочную на Тихоокеанском флоте, вернулся в свою Коломну, работал на станкостроительном заводе. Когда всё в стране зашаталось, затрещало и стало рушиться, бывшему матросу не нашлось работы в родном городе. Теперь мотается в Москву, готовится получить лицензию на охранную деятельность с правом ношения оружия. Высокий, сухощавый и гибкий, он поддерживал спортивную форму. По вечерам, когда стройка пустела, отрабатывал удары на самодельных спортивных снарядах, колошматил кулачищами по деревянным и даже бетонным стенам и демонстрировал Николаю Андреевичу хрящевые наросты на сгибах пальцев.

В эту ночь Николай Андреевич предполагал просмотреть технический отчёт эксплуатационного сектора своего отдела и написать заключение, чтобы завтра с утра отдать в печать, но, собираясь в спешке на дежурство, забыл отчёт дома. Когда стемнело и последний прораб покинул объект, он попросил Геннадия «прикрыть» его в случае неожиданной проверки (мол, на обходе, или в кафе на Сретенке перекусывает) и помчался в свой спальный район. Бросив в рюкзачок папку с отчётом и несколько английских и немецких технических журналов, которые тоже надо было пролистать за ночь, быстренько перекусил и поспешил на стройку. Но возвращение неожиданно затянулось.

– Э-э, Андреич, да тебя что, собаки рвали? Рукав чуть держится, сам весь извожен… Что случилось-то? Ну-ка, рассказывай-давай. Ушёл интеллигентным человеком, а вернулся бомжом занюханным. Да, не топчись ты. Садись, рассказывай.

– То-то от меня в метро все шарахались, как от прокаженного. – Николай Андреевич швырнул на скамейку свой рюкзачок и продолжал нервически топтаться по бытовке. Потом остановился напротив Геннадия и с недоумённой злостью уставился ему в глаза.

– Гена, ты мне скажи, что с молодёжью нашей случилось? Почему? Откуда? Не пацаны, а звери какие-то! Я студентом, проводив девчонку, среди ночи через всю Москву в общагу топал, но чтобы такое… Да никогда! И позже молодыми специалистами иной раз крепко нагружались. Ни метро, ни трамваи не ходят уже. На такси денег нет. До дома – пешком. И никогда… ничего… – Николай Андреевич снял куртку, рубашку, подошёл к крану, обмыл лицо, шею и, отдышавшись, сел на лавку.

– Мне от дома до метро пятнадцать минут ходу. Это Вешняки. Там возле церкви подземный переход, а перед ним деревья, кустарник. Фонари не горят. Темно. Из кустов два парня выходят. Молодые совсем, ещё не служили, наверное. А может, откосили. Да и не очень крепкие – так себе. Нутром чую недоброе, напрягся, но как шёл, так и иду. А они – на меня. Прямо в лоб: «Мужик, дай закурить». – Я вежливо так улыбаюсь: «Ребята, я не курю». – А один уже летит на меня с замахом. Ну, руку я отбил, уклонился и с правой ему в челюсть. Он так по инерции в асфальт и клюнулся. А второй уже в прыжке ногу выкинул. Они ведь как теперь? Всё больше ногами драться норовят. Насмотрелись по телику боевиков американских…

– Тхэквондо, – произнёс внимательно слушающий Геннадий.

– Что? – оторопело переспросил Николай Андреевич

– Тхэквондо, – повторил Геннадий. – Корейское боевое единоборство. Здесь основное внимание и в нападении, и в защите уделяется ногам.

– И тут я успел отклониться. Ухватил его за ногу, крутнулся вместе с ним… Этот тоже лежит. Самое время драпать. Но главного я не заметил. Их трое было. Откуда он, гад, взялся? Прыг на меня сзади… Сшиб. И пошли мы с ним по асфальту кувыркаться. С тротуара – на проезжую часть… Хорошо машин не было! А в мозгу стучит: Подняться! Встать во что бы то ни стало! Ведь запинают или арматуриной забьют – место захламлённое. Каким-то чудом заломил ему руку, оттолкнул, поднялся. А они все трое уже на ногах. Полукругом прут на меня, матерятся, ручонками сучат… Сорвал рюкзак, благо одна лямка уже оторвалась, крутнул его над головой и как заору благим матом: «Назад, сволочи! Убью!». Опешили. На пару шагов отпрянули. Я развернулся и со всех ног – ходу.

В моём возрасте уж не до схваток. Дыхалки нет, и скорость, чувствую, не та, как бывало. А сзади – топ-топ-топ. Догонят же! Но как под фонари выскочил, топот затих. Смотрю, впереди у автобусной остановки «Жигулёнок» ментовский стоит. «Во, думаю, повезло. Муниципалы». Я – к ним. «Товарищи милиционеры, на меня хулиганы напали. Они там, у перехода. Поехали скорей, их арестовать надо». А сержант из машины рычит: «Документы!» – «Да, какие документы? Скорей надо. Они же уйдут!». – А тот снова: «Документы, я сказал!». – Вижу, никакого желания разбираться в ситуации нет. Что-то своё у них на уме. Махнул рукой и потопал к другой станции метро, к Выхино. А «Жигулёнок» так с места и не тронулся. Я несколько раз оглядывался.

Николай Андреевич поднялся со скамьи, встал в дверном проёме, оглядывая стройплощадку, слабо освещённую развешенными по времянке светильниками.

– Кепку жалко. Где-то там осталась. Новенькая. Только весной купил. – Он взглянул на свои часы и ахнул. – А часы-то, смотри – ни стекла, ни стрелок. Как корова языком… Видно, по асфальту ими скребанулся.

Геннадий тоже встал, включил телевизор. На полночном экране замельтешили полуобнажённые женские тела, загромыхала резкая, ритмичная нерусская музыка.

– Хочешь, Андреич, я скажу тебе, в чём заключалась твоя главная ошибка? – Николай Андреевич молча взглянул на Геннадия. – Ты чувствовал, что назревает агрессия? Чувствовал, ты сам сказал. Так вот – бить надо было первым. Кто первым бьёт, тот побеждает. Тогда всё сложилось бы иначе. Запомни на будущее. Особенно в наше время.

– Гена, о чём ты говоришь? Ну, как я могу ударить по лицу парня, «стреляющего» закурить? Нет, дело в другом. Брошены они на произвол бандитского разгула. Ни перспектив, ни идей, ни работы… А ведь им через десять-пятнадцать лет определять облик страны. Если воспитанием молодёжи не занимается родина, то ими займётся чужая страна. Вот в чём беда.

– Ладно. Не переживай. Хорошо отделался. Всё могло бы кончиться гораздо хуже. Пацаны нынешние все на братву равняются. Все суперменами мнят себя. А у меня хорошая новость. Пока ты сражался, я тут небольшой бизнес провернул. Сейчас машина придёт. Одним прохиндеям металл нужен: полоса, арматура, швеллер и уголок разный. У нас этого добра навалом. Надо немного отгрузить. Если от множко взять немножко – это не грабёж, а делёжка. Въезжаешь?

Николай Андреевич, погружённый в свои переживания, не сразу осознал смысл того, о чём толкует Геннадий, а когда «въехал» – взвился.

– Гена, ты что, совсем охренел? Молотили меня, а крыша у тебя съехала? Мы, кажется, нанимались охранять, а не торговать. Выбрось из головы. – Николай Андреевич взглянул на доску, где висели сданные на ночь ключи от складов и кладовок. Ключей от ворот не было. – Дай-ка сюда ключи.

Геннадий, как всегда, улыбался своей наивной простецкой улыбкой, но в глазах запрыгали колючие злые искорки.

– Ну, вот что, идеалист-профессор, ты здесь недавно и ничего не знаешь. Борис Романыч наш, по паспорту он, кстати, Барух Рувимыч, ты что, думаешь, такой талантливый и способный, горбом своим и мозолями всё нажил? Он до ельцинского разворовывания в строительных войсках служил замом по тылу, то есть большим таким завхозом. В генеральском звании, между прочим. Как армию стали разваливать, он быстренько дембельнулся и всю строительную технику задарма прихватизировал. Вся семья его давно в Израиле. Он туда два раза в месяц летает. У него двойное гражданство. В Москве одни любовницы остались. Чуть положение выправится или жареным запахнет, его и след тут же простынет, а денег на счетах забугорных и ему, и отпрыскам его на несколько поколений хватит. Да, здесь всё ворованное! Это же сплошная строительная мафия. Рука руку моет. Работягам гроши отстёгивает, а те и счастливы, что хоть как-то существовать могут.

Ворота оказались незапертыми. Их уже кто-то суетливо-неумело распахивал, и на стройку въезжал длинномерный МАЗ. Проурчав дымным выхлопом, он остановился задним бортом к штабелям с металлом.

– У них поэтому и учёта никакого нет. Пока до металла дело дойдёт, никто и не вспомнит, сколько было. А коль мало окажется – тут же привезут ещё. Так что за «контору» не переживай. Маленькая экспроприация на ней никак не отразится. Это не народное добро. Его до нас с тобой разворовали. – Геннадий подошёл к столу, зло ткнул узловатым пальцем в стекло. – Вот телефон офиса. Звони. Там тоже круглосуточное дежурство. – Хлопнув с размаху дверью, он пошагал к машине.

Николай Андреевич, угрюмый и понурый, смотрел в окно. Трое чужих и Геннадий, все четверо в камуфляже, слаженно и чётко через откинутый задний борт загружали металлопрокат. Нагнулись, подняли, завели – с металлическим шелестом продвинули к кабине. Нагнулись, подняли, завели – с металлическим шелестом продвинули к кабине. Через двадцать минут всё было кончено. Один сел за руль и включил двигатель, второй побежал распахивать ворота в переулки, третий тряс руку Геннадию.

Когда Геннадий вошёл в бытовку, Николай Андреевич всё так же сидел на скамье и смотрел в окно. Геннадий положил на стол пачку денег, придавил её журналом сдачи-приёмки дежурств.

– Твоя половина. Пойду ворота запру.

– Оставь себе, – прохрипел Николай Андреевич, поднялся и вышел из бытовки.

Три сезона инженера Маркелова

Уже захлебнулся в собственной «катастройке» последний самовлюблённый и болтливый генсек, уже покинули «Матросскую тишину» неудачники-ГКЧПисты, уже расстрелял парламент и утвердился во власти нахрапистый и вечно полупьяный новый лидер, ломающий через колено сложившиеся в стране устои и традиции, когда Николай, наконец, купил себе автомобиль. «Таврия» была подержанной, но с небольшим пробегом.

Друзья и сослуживцы обрушились на него с увещеваниями и предупреждениями: «Кто же в твои-то годы садится за руль? Мы тебе только что «полтинник» отметили! Не валяй дурака, продай немедленно. Добром это не кончится. Или тебе жизнь не дорога?»

Опыта у Николая, действительно, не было никакого, не считая кратковременного вождения на курсах автолюбителей ДОСААФ^[1], через которые он много лет назад (на всякий случай) получил права. От назойливых предупреждений он с улыбкой отмахивался: «Да, ладно вам. Посмотрим, как пойдёт».

А «Таврия», пришедшая в конце восьмидесятых на смену легендарному «горбатому» и «ушастому» «Запорожцу», казалась по тем временам очень даже неплохим авто: современный дизайн, передний привод с двигателем в пятьдесят три лошадки, экономная в расходе топлива, динамичная и маневренная, – она всё больше и больше нравилась Николаю. Он очень скоро с ней сдружился, называл её любовно ласточкой и от вождения получал только удовольствие. Уже через неделю мог свободно разъезжать не только по своему спальному району, но и смело рвануть в любой конец Москвы. На деловую встречу, в магазин, на работу из родных Вешняков в подмосковный Жуковский – теперь только на машине. Жена стала укоризненно ворчать: «Скоро совсем на ногах передвигаться разучишься…».

Николай по доброте душевной никогда не мог проехать мимо, если кто-то стоял с поднятой рукой. Всегда по жизни деятельный и общительный, он, подобрав пассажира, тут же знакомился с ним, расспрашивал, кто он, что он, чем занимается, куда спешит. Некоторые отвечали односложно и неохотно, но большинство активно вступали в диалог и порой рассказывали много неожиданного и интересного. Если пассажир был попутным, денег Николай не брал. Если приходилось существенно отклоняться от своего маршрута, то на вопрос «сколько?» Николай, пожимая плечами, отвечал: «Решайте сами», – и пассажир клал деньги на приборную панель.

Знать не знал, и ведать не ведал инженер Николай Маркелов, что пройдёт совсем немного времени, отгромыхают шахтёры касками по московской мостовой, ворвутся снежные сквозняки в разбитые окна замерших в оцепенении заводов и фабрик, прекратятся выплаты зарплат в родном НИИ и его ласточка станет единственной кормилицей для семьи.

Однажды за ужином жена с тихой печалью в глазах заявила: «Завтра мне хлеб купить не на что. Деньги кончились. Совсем». Николай взглянул на жену удивлённо-весело (так ему казалось) и с нарочитой бодростью пропел: «Ты не грусти, мы с тобой ещё встретимся, я от тебя не уйду никуда…». Допил чай, оделся.

– Ты куда? – Жена, сидя за кухонным столом с безвольно опущенными плечами, недоумевающе смотрела на Николая.

– Прокачусь немного. Развеюсь. Жди меня, и я вернусь, – Николай хотел браво улыбнуться, но улыбка получилась кислой, – только очень жди! – Он закончил декламировать, сделав ударение на слове «очень», залихватски набекрень надвинул кепку и аккуратно притворил входную дверь.

Промозглые октябрьские сумерки стряхивали последние листья с берёз и клёнов, рассаженных возле дома. Листья укрывали пожухлую траву газонов, липли к сырому блестящему в свете фонарей асфальту. На гараж у Николая денег не хватило, и машина всегда стояла под окном.

Несмотря на тревожную неразбериху в стране, по вечерней и ночной Москве шастало много парней неряшливо косматых или стриженных наголо, в лёгких курточках, в блескучих адидасовских шароварах с лампасами, в спортивных кроссовках... Они активно «голосовали»: кому-то срочно надо было до Таганки, кому-то к «трём вокзалам», кому-то ещё бог весть куда. И все почему-то были при деньгах. Расплачивались чаще всего щедро, доставая из «широких штанин дубликатом бесценного груза» или предельно измятые купюры, или аккуратные, стянутые резинками пачки денег, из которых ловко отсчитывали договорную сумму.

Пройдут годы, и какая-то часть этих парней, уцелевшая в разборках и перестрелках, поделившая рынки и сферы «крышивания» уже в строгих костюмах будут разъезжать по Москве в собственных иномарках, сорить деньгами в ресторанах и казино. А пока – «голосовали»… «голосовали»…

Вернулся домой Николай часам к трём ночи. Выложил перед заплаканной, измученной ожиданием и неизвестностью женой кучу мятых купюр. Подошёл к окну, взглянул на заляпанную осенней московской грязью «Таврию».

– Не печалься. Прорвёмся. – Обнял жену, завёл будильник и провалился в сон.

* * *

Так Николай стал «бомбистом». Такси в Москве почему-то пропали, и частный извоз набирал обороты. На жаргоне автолюбителей это называлось «бомбить». Чего только ни испытал и ни повидал Николай за этот год. Однажды три парня, попросившие подбросить от Малаховки до Томилино, долго мотали его от дома к дому, от дачи к даче. Когда проезжали мимо храма, они истово крестились на церковные купола. Оказалось, у них была ломка, искали по притонам наркоту. Наконец, отоварились. Кололись прямо в машине. Потом грозно потребовали отвезти обратно в Малаховку. И никуда не денешься: один рыскал по халупам, а двое оставались сидеть в машине.

В другой раз усталый, как пёс, Николай возвращался с работы и решил никого не подбирать. Возле «Выхино» остановился заскочить в магазин, и два молодых прилично одетых человека, ну, просто слёзно уговорили подбросить до Таганки. Обещали хорошо заплатить. Ему б сообразить, что до Таганки на метро в это вечернее время в три раза быстрее, да жадность обуяла. Решил, что за час обернётся туда-обратно. А это оказались «сборщики дани». Наверное, им была нужна чужая неприметная машина. Один выходил, запихнув за пояс сзади под пиджак ПМ[2] и прихватив дипломат, другой оставался сидеть в машине.

И так от магазина к магазину, от кафе к кафе. Когда, ожидая очередного возвращения пассажира, Николай попытался выйти, чтобы размять ноги, сидящий рядом парень грубо сдавил плечо.

– Ты, батя, сиди спокойно и не дёргайся. Сказано тебе – заплатим хорошо.

Освободили они Николая за полночь в другом конце Москвы, на Волоколамском шоссе. Место неприютное, тёмное. Впереди пустырь и ряды металлических гаражей. Вышли. Поозирались. Перебросились парой фраз. Чувствовалось, что вояжем своим они удовлетворены и где-то здесь их, очевидно, ждут. Николай выходить не стал, опустил стекло и, стараясь быть предельно спокойным и невозмутимым, изрёк:

– Ребята, покатались мы хорошо, самое время и расплатиться бы… – А мотор работает, а нога на педали газа.

– Вот что, батя, ты, конечно, молоток, но, что видел – забудь и никогда не вспоминай. – Тот, что был пониже ростом, швырнул на сиденье две стодолларовые бумажки. Это были очень неплохие деньги! Плутать по Москве, спотыкаясь на светофорах, Николай не стал и помчался домой по МКАДу.

Страшно Николаю никогда не было. Он потом даже удивлялся этому. Но всегда в подобных случаях огорчала безвыходность ситуации и собственная беззащитность.

* * *

Осень в этом году упрямилась долго, но, в конце концов, притомилась, не выдержала и сдалась на милость рассерженной зимы. Декабрь щедро рассыпал снег, смёл его в сугробы, уплотнил морозами.

Николай возвращался домой через Люберцы. За поворотом на Егорьевское шоссе между проезжей частью и тротуаром стоял мужчина и решительными взмахами руки пытался остановить какую-нибудь машину. Рядом с ним на снегу лежали объёмный рюкзак и три больших картонных коробки. Скорее всего, из-за этого габаритного багажа никто и не останавливался. Николай включил правый поворотник и прижался к бордюру. Мужчина торопливо подбежал, открыл правую дверцу.

– Послушай, друг, выручи, а? Никто не хочет брать. Я же на поезд опаздываю. Выручай. Заплачу, сколько скажешь.

– А Вам куда надо-то?

– На Ярославский. Выручи, очень прошу.

Мужчина выглядел чуть постарше Николая, был пониже ростом, но крепко сложенным, ширококостным. Николай помог загрузиться. Рюкзак с трудом запихнули в багажник, а коробки разместили на заднем сиденье. Как всегда, пока ехали, Николай интервьюировал пассажира. Фёдор Степанович оказался сибиряком. Возвращался домой, в Томск. Когда разговор заходил за жизнь, за Рассею, он высказывался резко и категорично.

– Будь моя воля, я бы их всех – Ельцина, Чубайса, Гайдара – дерьмократов этих грёбаных, связал бы в один пучок и порубил на столько частей, сколько они людей нищими и несчастными сделали, и разбросал бы над Сибирью нашей.

– Фёдор Степаныч, ну что Вы так жестоко? Пройдёт время, история с ними разберётся.

– Время не проходит, Коля. Оно уходит и уходит навсегда. – Фёдор Степанович надолго замолчал, глядя в окно на вечернюю Москву, на вспыхивающие неоновым светом вывески и рекламы на нерусском языке.

Николай как можно ближе протиснулся к Ярославскому вокзалу, припарковался, помог разгрузиться.

– Ну, спасибо, выручил ты меня. Сколько? – Фёдор Степанович распахнул кожаный «лопатник».

– Да, нисколько. Передавайте привет Сибири. Сибиряки в сорок первом страну спасли и, я надеюсь, в наше время не подкачают. Вы народ нашенский, надёжный. И богатство наше, как сказал классик, Сибирью прирастать будет.

Они несколько минут препирались из-за денег, но Николай ещё в пути решил, что с сибиряка он денег брать не будет. Кончилось тем, что Фёдор Степанович крепко обнял Николая (хватка у него оказалась медвежья), достал из бумажника клочок бумаги и, склонившись над капотом, стал что-то писать.

– Вот мой адрес и телефон. Вдруг окажешься в наших краях – заходи. Днём ли, ночью – заходи. Мой дом – твой дом. Не думал я, что в Москве остались ещё русские люди.

* * *

В последнее время Николаю в пути, особенно в районе Малаховки, всё чаще стали попадаться девушки, поодиночке, парами или небольшими стайками стоящие на обочине дороги. Они никогда не «голосовали». Разномастно и пёстро одетые, всегда странно оживленные прохаживались, переговаривались, как будто ожидая чего-то или кого-то. Когда Николай поделился своим недоумением с коллегами на работе, его подняли на смех.

– Да, это же ночные бабочки.

– Перестаньте… ночные бабочки средь бела дня?

– В наше время ночные бабочки и под солнцем порхают.

– Откуда? Как известно, в СССР секса не было, – смеялся Николай. В ответ хохотали сослуживцы.

– Зато были дома отдыха и санатории.

Вечером, когда Николай, возвращаясь со службы, пересекал Малаховку, ему показалось, что одна из девушек, стоящая в стороне от других, делала неуверенные движения рукой, как будто хотела остановить какую-нибудь из проезжающих машин. Николай притормозил, остановился и наблюдал в зеркало заднего вида, как она приближалась, грациозно покачивая бёдрами. Распахнув правую дверцу, склонилась в салон и выжидательно посмотрела на Николая.

– Вам в Москву? Садитесь, подвезу.

– Я ра-бо-та-ю. – Она произнесла это громко, по слогам, и накрашенные губы некрасиво скривились в ухмылке.

– Я тоже с работы еду. Да и какая работа, поздно уже. И холодает. Садитесь. Да, не переживайте. Подброшу бесплатно.

– Дур-рак старый! – Она резко, с грохотом, захлопнула дверцу и уже совсем не грациозно, а тяжело ссутулившись, пошла в обратную сторону. Николай расстроился.

– Ну, ладно… То, что дурак – это пусть. Это понятно. Но старый… – Несмотря на свой «полтинник», Николай ощущая себя таким же, каким он был и в тридцать пять, и в сорок. И это «старый дурак» его оскорбило и обидело. – Ишь ты, работает она! Ударница какая! Стахановка-многостаночница… Но почему их так много? Что это, нищета? Безработица? Или следствие разгулявшейся «демократии»? Разрешено всё, что не запрещено законом? Но какой закон разрешил проституцию? А, может быть, эта «древнейшая профессия» и не нуждается ни в каких законах? – Путаясь в собственных вопросах и не находя ответа, Николай катил к дому.

* * *

Отшумели длинные и не очень-то весёлые рождественские праздники. Отсвистели февральские метели. Март ещё покочевряжился безутешными возвратными морозами, но умытое апрельское солнце слизало закопчённые автомобильными выхлопами сугробы, обнажив безобразный придорожный мусор. Набухшие под майским солнцем гроздья сирени свешивались через дачные заборы. На Малаховских обочинах мальчишки протягивали летящим мимо машинам букетики ландышей.

– А ведь они в красную книгу занесены. Не щадят человеки природу родную. – Николай задержался в Москве на «левой» работе и ехал на службу, припозднившись. Въезжая в Жуковский, он ещё издали приметил молодого человека, пижонскими движениями чуть приподнятой правой руки указывающего на асфальт рядом с собой. Так обычно «голосуют» уверенные в себе молодые люди и девицы, как бы говоря при этом: мне наплевать и на тебя, и на твой автомобиль, но вот срочно надо подъехать. Николай притормозил, остановился. Было похоже, что «Таврия» пижона не очень-то устраивала, но сзади машин не было. Он, ничего не спрашивая, распахнул дверцу, сел рядом.

– Двигай вперёд по Гагарина. Не очень быстро.

– По Гагарина, так по Гагарина, – безразлично проговорил Николай, понимая, что этого пассажира разговорить будет трудно. Но всё-таки по привычке представился. Клиент отреагировал с большой задержкой, назвавшись Сергеем.

В пути Сергей внимательно посматривал то на правый, то на левый тротуары, словно кого-то разыскивал. Улица Гагарина заканчивалась у здания городской администрации.

– Теперь давай по Туполевскому шоссе. – Проехали Туполевское. – Теперь налево и по Чкалова – назад.

Гладко выбритый, в приличном костюме, отглаженной сорочке и хороших туфлях, он показался Николаю почему-то утомлённым: веки припухшие, подглазья синюшные… Однако разговорился. Пилот международных авиарейсов. Командир корабля. Трое суток гудели с друзьями. Сегодня вечером ему в рейс. Необходимо расслабиться и встряхнуться. Массаж нужен. А для этого нужно девочку снять.

– Э-э-ва, – протянул Николай. – Что же мы здесь крутимся? Никаких девочек здесь Вам не снять. Вообще-то я ограничен временем, мне на службу… Вот что: я сейчас быстренько по Менделеевской опять на Гагарина – и в Малаховку. Там они точно вас ждут.

– За службу свою не переживай. Со мной ты побольше заработаешь. Ну, а если, говоришь, «точно ждут», то давай… на форсаже…

Через семь минут «ласточка» влетела в Малаховку.

– Так-так-так, теперь помедленнее… Стоп. – Николай съехал на обочину и остановился. Две девицы, по-весеннему свежие (по крайней мере, издали), переговариваясь, топтались на противоположной стороне шоссе. – Постой здесь. Сейчас мы с ними побазарим чуток… Сергей, пересекая шоссе, направился к девицам.

Мимо на малой скорости проехала вишнёвая «Шестёрка», остановилась, резко сдала назад и упёрлась багажником в бампер «Таврии».

– Да, он что, сдурел что ли? Места ему мало! Или пьяный совсем? – Николай в гневе выскочил из машины. Из «Шестёрки» быстро вынырнули трое: один повернулся к Николаю, двое других решительным шагом направились к беседующей троице.

– Федеральная служба по борьбе тыр-тыр-тыр… – дальше в скороговорке Николай разобрал только слово «наркотиков». Мужчина в вытянутой руке держал раскрытое удостоверение. Прочитать что-либо было невозможно. С фотокарточки на Николая смотрел он же, но с капитанскими погонами на плечах. – Ваши документы, пожалуйста. – Опешивший Николай протянул водительские права. – Паспорт, пожалуйста. – Николай достал паспорт. – Покажите салон.

– А в чём дело? – Николай попытался возмутиться, но «штатский капитан» на него взглянул так, что стало понятно: лучше не ерепениться. Распахнул двери, откинул крышку «бардачка». За салоном последовал багажник. Затем пришлось открыть крышку капота. Опер старался быть в шаге от Николая. Документы держал в левой руке. Правая оставалась свободной и, как показалось Николаю, пребывала в некотором напряжении.

– Где работаете? – Николай назвал свой институт.

– Кого везёте? Куда направляетесь?

– Да, я, собственно, на службу ехал. Парень голоснул – решил выручить. – Николай смекнул, что лучше говорить поменьше, чтобы не брякнуть чего лишнего.

– Кто он? Как зовут? Куда направлялся? Почему кружили по городу?– Стало понятно, что они вели «Таврию» и отслеживали маршрут с самого начала.

– Назвался Сергеем. Сказал, что работает пилотом на международных трассах. Вечером ему в рейс. Хотел девочку снять, расслабиться… В нашем городе это нереально. Предложил ему сюда. Я-то здесь каждый день проезжаю… Вижу…

– Какой, к чёрту, пилот! Механик это из Внуково. Через него контрабандные наркотики идут в Москву. Мы его второй месяц разрабатываем. – Опер помолчал. – А теперь представьте, что он случайно пакетик в салоне обронил, а? Или в панике швырнул бы свёрточек в багажник… И загремели бы вы, дорогой Николай Андреевич, на полную катушку как соучастник.

Ошеломлённый услышанным, Николай повернулся посмотреть на своего пассажира. Девицы, испуганно озираясь и подламывая ноги на высоких каблуках, поспешно уходили. Двое вели клиента к «Шестёрке». Руки он держал у живота. Майское солнце, такое с утра приветливое, такое ласковое, мелкими бликами вспыхивало на стали наручников.

– Вот что, Николай Андреевич… – Николай внутренне сжался. Было понятно, что опер размышляет, как ему поступить. – По делу, мы должны вас взять с собой. – «Штатский капитан» несколько секунд помолчал, затем протянул Николаю права и паспорт. – Я вам настоятельно советую: прекращайте бомбить. Добром это не кончится. – Он подошёл к «Шестёрке», бросил не ходу коллегам: «Там всё в порядке», – и сел на переднее сиденье. Клиент сидел на заднем, зажатый с двух сторон операми. Машина, пробуксовывая на песчаной обочине, зацепилась, наконец, колёсами за асфальт и покатила в сторону Москвы.

– Вот тебе и заработал «побольше». Дела-а… Действительно, добром не кончится. – Николай вспомнил, что он это не единожды слышал от сослуживцев после приобретения «Таврии». – Звоночек прозвенел… пора заканчивать. Что главное для спортсмена? Главное для спортсмена – вовремя покинуть гаревую дорожку. Финансовые дела, как стал подрабатывать сторожем на стройке, вроде выровнялись… Всё! С бомбёжкой завязано! Ну, если только женщина с ребёнком…