Мы ехали в Мещеру. Так бывает, что место, которое полюбил, ни разу там не побывав, в которое стремишься, долгие годы остается недостижимым. Так у меня случилось с Мещерой.

Впервые я прочел Константина Георгиевича Паустовского довольно поздно, уже студентом. Так получилось. В те годы Паустовский не входил в школьную программу, а ря­дом не оказалось никого, кто бы подсказал, познакомил меня с его книгами. О важности умного интеллигентного старшего дру­га для юноши написаны тома и тома, так что нет нужды оста­навливаться на этой теме. Просто это некоторое объяснение моего до­вольно позднего развития.

Но так или иначе, а первый сборник рассказов Паустовского, про­читанный мной, был о Мещере. Это его знаменитые рассказы о Солотчинском крае, повесть “Во глубине России”. Потом проглотил “Золотую розу”. Долгое время я ходил потрясенный этой книгой, не имеющей аналогов в мировой литературе, ни романом, ни повестью, ни сборником рассказов. Это что-то совершенно необычное, увлека­тельное и потрясающее воображение. Надо ли говорить, что после этого я полюбил Мещеру так, как будто родился там и вырос.

Но судьба редко нас балует. Я прекрасно узнал Крым, облазил его вдоль и поперек, от Фороса до Алушты знал каждый камень, прошел яйлу. Крым – море и горы, прекраснейшие дворцы и тихие, изви­листые, круто вползающие в гору улочки, заборы из дикого камня, увитые плющом и диким виноградом. Через заборы свешиваются ветви инжира, и осенью на головы редким прохожим с тихим чавкающим звуком падают перезрелые плоды.

Единственное, пусть слабое, но оправдание для меня в том, что и Паустовский любил Крым.

Но хватит о Крыме. Когда-нибудь я, может быть, соберусь с духом и напи­шу о Крыме, который знаю и люблю.

Не знаю, долго ли бы еще так продолжалось, да и попал бы я когда-нибудь в Мещеру, но однажды... Сколько необычайных событий, иногда полностью переворачивающих судьбу, начинается с этого слова. Так вот, од­нажды осенью перечитывал я в очередной раз «Зо­лотую розу», думая про себя, что “хорошо бы, хорошо бы”, как вдруг жена сказала: ”У нас есть еще несколько дней отпуска. Не съездить ли нам в Касимов? Я же выросла там”. Куда? В Касимов? Неофициальную столицу Мещеры?! Действительно, муж да жена – одна сатана.

Итак, мы ехали в Мещеру. Воскресная утренняя рязанская электричка была не то чтобы пустой, но не переполненной. В вагоне даже было несколько свободных мест и можно было спокойно выйти в тамбур и несмотря на строгие запреты покурить.

Ехали с нами школьники из Рязани – наверно с экскурсии, женщины с сумками из московских магазинов, пенсионеры-дачни­ки, отдохнувшие и помытые, чтобы продолжать свои будничные заботы по выра­щиванию овощей, фруктов и внуков.

Напротив нас сидели муж с женой. Оба усталые, видимо проведшие ночь на вокзале, без объемных сумок. Они выделялись каким-то спокойным, скромным, даже стеснительным поведением, и в то же время уверенностью. Уверенностью в своей жизни; не наглой самоуверенностью граничащей с тупостью, а спокойной уверенностью рабочего человека. Она открыла сумку, вытащила хлеб, колбасу, пару вареных яиц и соль: “Покушай, Ваня”. Ваня вынул из той же сумки початую четвертинку, стакан, налил немного, выпил и стал медленно есть.

Вскоре он заснул. Жена его посмотрела на нас: “Устал он очень, по начальству ездил. Лесник он. Живем-то мы от Москвы близко вроде, а не доберешься. На электричке три часа, потом автобусом еще почитай час, да ждать его час, а то и два, да пешком в нашу глушь еще часа полтора-два. На последнюю электричку опоздали, так и ночевали на вокзале. Шум, гомон, разве уснешь”.

Вскоре и она уснула. Сошли они с поезда не доезжая Рязани, проснув­шись одновременно.

Наконец и мы доехали. Жена потащила меня на автовокзал – мы собирались доехать до Солотчи – первой нашей остановки в Мещере. Я ре­шительно воспротивился. Приехать сюда, проделать этот долгий, долгий путь длиной в двести километров и двадцать лет, и лишиться удовольствия увидеть “мерина”, не проехать до Солотчи в знаменитом поезде по не менее знаменитой узкоколейке. Да я готов спать на вокзале, если на последний рейс мы вдруг опоздали. Увы, действи­тельность была прозаична. Мы действительно опоз­дали на последний рейс, но не на час или два, а на несколько лет.

Кассирша на вокзале долго не могла понять, что я спрашиваю. Почему до Солотчи надо ехать на поезде, когда ходят удобные и комфортабельные междугородние автобусы. Да и какой поезд, если такого поезда отродясь не было. “Как так не было?! – возмутился я. – А Па…”. Но тут же осекся – не увидел я в ее глазах понимания и ответа. На мое счастье вмешалась какая-то старушка: “Сняли твой поезд, милок, давным-давно уже. Скоро и рельсы глядишь сымут – чего им так лежать без дела-то”.

Пришлось ехать автобусом. Это был хороший автобус, которым вполне можно было гордиться, автобус не хуже, а может даже лучше сто­личных. Но было такое чувство, что меня обманули. Как же так: поезд, описанный и воспетый, поезд, возивший многие поколения людей, единст­венная ниточка, связывающая в свое время глубину Мещерского края с Россией, поезд, в котором ездили Паустовский и Гайдар, певец Пирогов и Фраерман и... закрыт! И пути скоро разберут, рельсы сдадут в утиль, колею заровняют, и не будут дети этой самой кассирши даже догадываться, что была такая дорога и такой поезд. И если прочитают они потом книги Паустовского, то может и не узнают родных мест.

(Эти строки написаны в 1985 году. Через десять лет я опять оказался в тех краях. Путь разобрали и от бывшей дороги осталась только зарастающая просека.)

Я, как мог, крепился, но настроение было испорчено. Но есть примета, что неудача в начале пути оборачивается удачей всего предприятия.

И наступило утро. Осень была теплой и тихой. По радио объявили об об­ширном антициклоне (до чего же мы стали образо­ван­ные), захватившем центральную Россию и стойко отбивавшем слабые еще атаки западной и северной непогоды.

Первым делом пошли мы в лес. Я не захотел искать дом Паустовско­го. На то было много причин. Во-первых, не хотел повторения вчерашней истории. Во-вторых, еще в Москве я слышал, что дом сгорел. Искать то, что сго­рело бессмысленно. Конечно, можно было постоять на пепелище, огля­деться, увидеть деревья, дорогу, все, что он любил и знал.

Но была еще одна причина. Лет за десять до этого попал я в другое место, связанное с Паустовским, в Тару­су. Маленький тихий провинциальный городок около Серпухова. Там провел Паустовский последние годы, там и похоронен. В Тарусе написал он “Повесть о жизни” – вещь огромной силы, доку­ментальную и художественную. Мемуары Ху­дож­ника, мемуары Масте­ра, которые воспринимаются ни как воспоминания, а как роман. И трудно поверить, что это все прожито им самим, а ни выдумано на тихом берегу Оки в теплые летние ночи.

Приехал я тогда в Тарусу, прошелся по тихим улочкам и нашел наконец ЕГО дом. Жаль, что нашел. Глухой забор. На заборе объявление: “Музея нет. Просьба не беспокоить”. Было ли там упо­минание о злой собаке или нет, я не помню, но ощущение, что было. Ну нет – так нет, ну не беспокоить – так не беспокоить. Бог с ними. Они же не виноваты, что в этом доме жил и работал ОН. Никто не виноват. Нет только его музея и потерял народ лицо свое. Не в этом ли одна из причин того засилья забугровой попкультуры, которая об­ру­шилась на нас?

(Сейчас музей Паустовского в этом доме существует, работает по выходным дням.)

Постоял я тогда над могилой писателя и отправился восвояси. Вот почему воспринял я так болезненно историю с “мерином” и не пошел искать останки дома.

Лес начинался сразу за гостиницей. Мы вышли из гостиницы, и тут госпожа удача смилостивилась. Какие-то двадцать, ну может тридцать метров, и наткнулись мы на заросшие рельсы узкоколейки. Той самой. Я присел на рельсы, гладил их и любовался. На рельсах были отлиты немецкие буквы. Название фирмы или фамилия инженера – не помню. Со стороны это возможно смотрелось довольно странно – взрослый мужик сидит на рельсах и с восторгом оглядывается. Я и сам не ожидал от себя такой реакции, но так неожиданна была находка и желанна.

А за рельсами трава была красной. Никогда ни до, ни после я не видел такого – опушка леса сплошь заросла ландышами, а трава казалась красной от их ягод. С трудом можно было представить себе майское ландышевое буйство, представить, что по дороге в лес люди шли прямо по цветам. А ведь не наступить на ландыши было просто невозможно.

Долго гуляли мы в лесу. Должен сказать, что я люблю собирать грибы, и если появляется у меня возможность заняться этим тихим и увлекательным делом, стараюсь ее не упустить. Вот и сейчас, со­бираясь в Мещеру, я надеялся заняться “третьей охотой”. Но надеждам этим сбыться было не суждено. По крайней мере, сразу. Вообще эта поездка была удивительна тем, что удачи и неудачи чередовались с утомительной регу­лярностью.

Лес был пуст. Наверно, все отведенные ему силы были в этом году израсходованы на ландыши. Но тихий осенний лес все равно пре­красен, а грибы это приятное дополнение, но и только.

Забрели мы на одну красивую полянку. Тишина осеннего леса, спокойное теплое солнце, голубое небо. Наша русская красота. На краю поляны росли необычные синие цветы. Не­большой букет мы при­несли в гостиницу.

Собираясь в дорогу, взял я с собой томик Паустовского с ме­щерскими рассказами. Было интересно сравнить свои и его впечат­ления и не потому, что льстит такое сравнение – вот, мол, и мы смот­рели, а потому, что впечатле­ния эти разделены во времени полувековой давностью, многое изменилось, много появилось нового, а многое, увы, не сохранилось.

Вернувшись в гостиницу, открыл я томик наугад, как откры­вают любимую и многократно прочитанную книгу. Рассказ ”Приточная трава”, который я редко читал или даже забыл. И первая строчка, попавшаяся мне на глаза: ”На поляне около лесной опушки я увидел синие цветы. Они жались друг к другу. Заросли их были похожи на маленькие озера с густой синей водой”.

Так состоялась еще одна встреча с Паустовским, встреча не за­пла­ниро­ван­ная, и от того еще более приятная.

Утром мы уехали в Касимов. Дорога шла по живописнейшим местам. По ним пешком надо ходить, а не мчаться на шикарном “Икарусе”, оглушая природу грохотом и вонью. Но нам было некогда.

В Спасс-Клепиках – первая остановка. Есенинские места. Здесь он учился. Отсюда уехал в Москву. Поразительно, но столько прожив в этих мес­тах, Паустовский практически ни разу не обратился к творчеству Сергея Есенина. Только в “Золотой розе” есть небольшое исследование есенинских строк “И когда по ветряному свею, по тому ль песку...”. И все. Странно, но, зная и любя эти места, Паустовский внешне был безразличен и к творчеству, и к жизни дру­гого великого певца русской природы и уроженца этих мест, хотя и, безусловно, хорошо знал его поэзию.

Конечно, Паустовский в основном писал о людях, которых знал лично: Бабель, Гайдар, Фраерман, Федин, Багрицкий. Но он напи­сал пре­красные вещи о Грине и Андерсене, Оскаре Уайльде и Гиля­ровском и многих, многих других. Разгадка видимо в другом. Живя в Мещере, Паустовский по­любил ее простых людей, которые заслонили Есенина, в значительной мере порвавшего с Родиной – не страной, а с краем. Кроме того, в Мещере не бы­ло писателя Паустовского. Ведь даже с собратьями по профессии – с Гайда­ром и Фраерманом – он общался, в первую очередь, как с друзьями по рыбалке и путешествиям, или как с прекрасными собеседниками и единомышленниками.

Обаяние, притягательность простого человека, живущего “во глубине России”, мы вскоре почувствовали на себе. Были у нас в Каси­мове две встречи, каждая из которых заслуживает отдельного рассказа.

Приехали мы в Касимов под вечер. В гостинице, как положено, мест не было. Администратор посоветовала заглянуть в Дом туриста. Так и сде­лали. ”Не было бы счастья, да несчастье помогло”. Были бы места в городской гостинице, и не со­стоялась бы первая встреча.

С некоторым трудом нашли мы Дом туриста. Сейчас его куда-то перевели, а тогда он находился в центре города и при нем была маленькая гостиница. Да и зачем большая: в “Золотое кольцо” Касимов не входит, общепризаннных реликвий не имеет, ту­ристами мало посещается, а те, что приплывают весной на пароходах, идущих по “Московской кругосветке” (Москва-Рязань-Горький-Рыбинск-Москва), так они на пароходах и уплывают, в го­роде не задерживаются.

Так что и маленькая гостиница была тут не нужна и пустовала она види­мо постоянно, ожидая таких случайных гостей, как мы. Ниче­го еще не зная, но имея достаточно богатый опыт общения с нашими гостиницами, мы заранее приготовились упрашивать, улещивать, ис­кать слабости в обороне, которую надо пробить, чтобы не остаться на улице.

Здесь я позволю себе отступление в духе старинных писателей, ради парадок­сального воспоминания о другой гостинице.

Было это в Угличе. Попал я туда по делам служебным. Ходил тогда в Углич один-единственный поезд из пяти-шести вагонов. Это был странный поезд, ходивший по маршруту Ленинград-Москва-Углич-Моск­ва-Ленинград. Из Ленинграда шел этот поезд по глухим местам (кстати, его упоминает Паустовский) и приходил в Москву на Савеловский вокзал. Здесь отцепляли лишние вагоны, и он отправлялся в Углич. Отправлялся он из Москвы вечером, а рано утром приходил в Углич, останавливаясь после Калязина почти у каждого столба. Платформ не было. Из вагонов спры­гивали сонные люди, следом летели сумки и мешки, и сошедшие, точнее спрыг­нувшие, уходили по тропам в леса. Постояв с час в Угличе, поезд отправлялся назад в столицу.

Соскочив с поезда, я быстро направился в гостиницу. С уважи­тельно-просительно-приятным выражением на невыспавшемся и не­бритом лице склонился к окошку дежурного администратора: “У Вас найдется местечко?” Администратор молча протянула в окошко ан­кету. Тут же сработал извест­ный закон, и я уже спокойнее и неза­висимее спросил: “А номера отдельного нет?”. Ради ответа я и сделал это “лирическое” отступление: “А Вам на каком этаже?” Коман­дированный меня поймет. Нервный шок длился неприлично долго и дежурная пояснила: “На втором оркестр из ресторана слышен, на третьем свободные номера выходят на улицу и по утрам бывает шумно, но зато они с ванной, а на четвертом окна во двор, но номера только с душем”.

В Доме туриста никого не было. Ну не так, чтобы никого совсем, но нам пришлось немного побродить по коридорам, прежде чем услышали мы голоса, идущие сверху, и, поднявшись на второй этаж, оказались в кабинете директора.

Пожилая интеллигентная женщина, сидевшая за пись­менным столом, вопросительно взглянула на нас. Мы объяснили, что, располагая неко­торым свободным временем, решили использовать его на исполнение мечты и посетить места, описанные и воспетые ... . Мы рас­сказали, что уже были в Солотче, что проехали Спас-Клепики и Гусь Железный и теперь оказались в последней точке нашего ко­роткого, но насыщенного маршрута.

Она оживилась (видимо, действительно, места эти редко посе­щаются, тем более таким необычным путем) и начала рассказывать.

Часа через два я сказал тоном извинительным: “А нельзя ли у Вас пере­ночевать?” И вскоре мы уже были в чистеньком уютном номере. А в про­межутке мы слушали захватывающий рассказ об истории Касимова, которая еще ждет своих исследователей, города, неза­слу­женно забытого, оставшегося волей судеб в стороне от главных дорог истории. Города, непосредственно участвовавшего в создании истории Российской.

Я не смогу сейчас за давностью лет воспроизвести рассказ, кото­рый довелось нам тогда услышать. Я мог бы, конечно, взять какие-то книги и справочники, проштудировать их и более или менее складно пересказать, вложив эти слова в ее уста. Но суррогат и есть суррогат. Это было бы нечестно и по отношению к ней, и по отно­шению к себе.

От встречи осталось только редкое ощущение причастности, чувст­во любования увлеченным и счастливым человеком, делящимся с людьми своими знаниями, открытиями, находками, радостью знания и бытия, гордостью за людей, живших на этой земле много веков назад и жи­вущих сейчас. Это был праздник разума человеческого, настолько пре­красный, откровенный и требовательный, что он обязательно, даже помимо воли слушателя, находил отклик в душе его.

Такова была первая встреча в Касимове. И кто скажет, что это не была встреча с героем Паустовского?!

Вторая история произошла рано утром в по­следний день нашего пребывания в Касимове. Началась она на двенадцать часов раньше, о чем мы тогда даже не догадывались.

Накануне купили мы билеты на утренний автобус Касимов-Моск­ва и ве­чером пошли на переговорный пункт позвонить домой. Пого­ворили, погуляли еще на прощанье по городу, спустились к набе­режной, прошли мимо темного и пустого в сей поздний час рынка. Было немного грустно в душе и легко и радостно на сердце.

Утром мы проснулись рано – автобус отправлялся в 8 часов, и мы боя­лись опоздать. Взяли у сторожа паспорта, и тут я решил проверить билеты. Ко­шелька не было. Позавтракать нам не удалось. Мы облазили весь номер. Кошелька не было. И не было билетов, кото­рые еще вчера я сам в этот кошелек положил. Решили идти на автовокзал и попытаться объяснить свое положение, благо места свои мы знали: 13 и 14. Конечно, на это можно услышать: “Место-то 13!” Но, не спешите указывать на магическую отрицательную силу этого ни в чем не виноватого числа. Пошарили мы по карманам и наскребли денег еще на два билета, но надежд на покупку новых билетов не было: все распро­давались заранее.

Задолго до отправления автобуса мы уже пришли на автовокзал. Как и ожидалось, в кассе билетов не было. Мы хором долго объясняли кассирше наше положение. Наконец она смирилась и продала нам два билета на наши места с условием, что если придут настоящие хозяева, то мы пойдем в Москву пешком.

До отправления автобуса оставалось минут 30. Мы стояли около красно­го междугороднего Икаруса. Водителя не было, да и пассажиров было еще мало. По динамику что-то объявили. Потом еще раз. Мысли наши были заняты предстоящей поездкой, несуразная ситуация выбила нас из колеи, и хоть слышали мы объявления, но не прислушивались. Но это “что-то” вызывало смут­ное внутреннее беспокойство.

Я прислушался: “Пассажиров, имеющих билеты на московский рейс, места 13 и 14, просим зайти в диспетчерскую”.

Оставив жену у автобуса, я пошел в здание автовокзала, готовясь дока­зывать свою правоту и отбиваться от напрасных обвинений.

“Откуда у Вас билеты?” – спросила приятная женщина средних лет – диспетчер автовокзала. Я объяснил, что потеряли мы где-то кошелек с биле­тами, что на последние деньги купили только что билеты на наши же места, что спасибо за понимание и так далее. Диспетчер выслушала, повернулась к кассе и громко сказала: ”Ты что же делаешь! Я тебя предупреждала! Возьми билеты и отдай им деньги! Нельзя?! Отдай, а остальное не твое дело”.

Диспетчер пояснила, что утром ей позвонили с телефонной стан­ции и сказали, что вчера вечером у них забыли кошелек с билетами на утренний автобус. Она предупредила кассира, но та продала нам новые билеты. Потом она сказала водителю: “Знаешь, где наш переговорный узел? Сделаешь небольшой крюк. Их (она указала на меня) билеты там”.

Около переговорного узла автобус притормозил, из помещения выбежала девушка и отдала наш кошелек. Вторая махала из окна.

До Москвы мы доехали благополучно. Дома нас первым делом спросили, нашли ли мы билеты, и как мы добирались. Тут только мы узнали всю эту ис­торию до конца. Оказывается девушки с переговор­ного нашли кошелек в кабине только ночью и, обнаружив билеты, забеспокоились. Они быстро нас вычислили и позвонили по нашему телефону. Представляю состояние наших близких, которые среди ночи узнали о пропаже. Но где мы остановились, они не знали. В городской гостинице нас не было. Тогда девушки позвонили на автостанцию.

Вот такая история. Узнаете? Паустовкий! “Во глу­бине Рос­сии”. Ничего он не придумывал. Он писал с натуры. Помните, его рассказ “Кордон 273” так и начинается: “Это ОЧЕРК (выделено мной - А.Л.) я пишу в мезонине старого дома”?

Так прошло и закончилось наше короткое и мое первое свидание с Ме­щерой, ее людьми, природой, историей. И ожившими рассказами и героями любимого писателя.