Поэма

Спустился дождь на землю косо.

И город в слякоти продрог.

Последний лист упал с березы.

И телеграмма на порог:

«Встречай, сыночек.

Еду. Мама...»

И светофоры даль прожгли...

И две строки из телеграммы,

Как рельсы,

По сердцу прошли.

Стареет мать в селе,

Стареет.

Я стал бояться телеграмм...

Но строки враз меня согрели,

И страх рассеялся...

А там —

Вокзал,

Перрон,

Подходит поезд,

Мать суетится у окна.

Родной земли

Седую повесть

В морщинах спрятала она.

Молчит в дороге от вокзала.

И лишь под крышею, в тепле

Все узелочки развязала,

Все рассказала о селе.

И, захмелев с вина немного,

Захлопотала у стола.

Мать — гость лишь только до порога,

Через порог — и за дела.

Окончен ужин честь по чести.

Жена зашторила окно:

Мать,

Загадай на новом месте...

• Да все разгадано давно...

Что ей гадать

И ждать счастливый случай?!

Помаялась у горя под пятой.

Но до сих пор

В ночах, до слез тягучих,

Она себе все снится молодой:

Июльский тракт

Бедою утрамбован,

Полночный час отбросил тишину.

Она опять по тракту

До Тамбова

Все провожает мужа на войну...

Скрипят,

Скрипят крыльцовые ступени.

И,

Словно в пропасть, дверь отворена...

В который раз вручают извещенье,

Что муж убит.

И под Москвой — война!

Война, война, ты жизнь убить не в силах:

Зерно с землей ничем не разлучить!..

Война рожать лишь женщин разучила

Но разве можно землю разучить?!

Она хлеба повымахала грузно

И подошла к декабрьскому дню...

И от снегов,

К земле склоняясь грустно,

Дрожмя дрожат колосья на корню...

Летят к восходу окрики возницы,

Недолго спит сиротское село...

И на полях,

Как раненые птицы,

Таскают жатки

крылья тяжело.

А мать спешит за неторопкой жаткой.

Снопы, снопы —

Их столько позади!

Скрипят возы увесисто

И шатко.

И сердце не вмещается в груди.

Протяжен скрип возов по бездорожью,

И наплывает облачная тень,

И молотилка захлебнулась рожью...

И сон слетел,

Как приводной ремень...

Вздыхает мать.

Высокими стенами

Не перекрыть пути ее к полям.

Встает заря огромная,

Как память,

И думы, думы —

С болью пополам...

Темно в душе от этой боли давней,

И стороной торопится рассвет,

Как будто бы закрыли в доме ставни

И отпереть забыли...

Тридцать лет!

Но мать смогла и с этой болью сжиться.

И каждый день, поднявшись до светла,

Работала в колхозе по-мужицки,

По-женски дома правила дела.

И труд ее никто не обесславит,

Она сама всему — верховный суд!

Мужьям за подвиг — памятники ставят,

А жены — тяжесть подвигов несут.

И молчаливо

Гордо

И достойно

Хранят живую память о мужьях.

В цехах заводов,

На площадках строек,

На рудниках стожилых

И в полях

Они умело подвигами правят

И осрамить их память не дадут!

Они равны любой бессмертной славе

И знают,

Что безвестными умрут...

По тишине светло и мудро

Из дальних мест и голосов

Пришло,

Пришло большое утро

На стрелках заводских часов.

Встаю, заботою разбужен.

Бегут трамваи к проходным...

А в цехе ждут меня...

Я нужен.

Себя почувствуешь родным,

Родным — той улице

И скверу,

Куда глядит твое окно,

Той заводской дороге серой,

Что дымной мглой заволокло.

А над заводом,

Как обычно,

Огни — индустрии цветы...

А мать — на кухне,

По привычке

До гимна встала у плиты.

Вхожу на кухню:

• Мама, здравствуй!

Ну, чем попотчуешь сынка? —

Урчит яичница, глазаста,

Струится пар до потолка...

Мать на меня взглянула строго,

Рукой вдоль стенки провела:

• Смотрю — пустых бутылок много...
• Ты что?!

Аль язва зажила?..

Беду накличешь, не иначе.

И, к твоему скажу стыду, —

Давно хочу я внука нянчить...

И против внучки не пойду...

Эх,

Бабы, что ли, стали глупы.

И вы мне тоже,

Му-жи-ки!..

Чего толочь-то воду в ступе,

Не дотолчетесь до муки!

Ребенок — груз в семье не лишний.

Покоем нежитесь пока...

Но глух покой без ребятишек,

Что колокол

Без языка...

А на дворе все ощутимей осень.

Люблю ее задумчивый приход.

Она с дождями

Прошлое приносит

И за сердце — щемящая — берет.

Пора ее чурается цветенья,

Жужжанья пчел

И колыханья ржи.

Она сродни

Святому очищенью

Земли,

Деревьев,

Неба

И души.

В паденьях трав

И листьев быстротечных

Она своей походкой ветровой

Напомнит нам

О том, что мы не вечны,

Мы лишь крупица вечности земной.

И как частица эта — бескорыстны,

Мы об одном лишь знаем наперед:

Как по весне

Из теплых почек листья,

Из нас вот так же

Вечность прорастет.

Ты, человек, всему на свете — семя!

’Твой гордый лик

Не вытеснят века...

Вот город мой,

И я иду на смену.

И высоко играют облака.

И площади,

Расширившись просторно,

Качают в небе серебро домов.

Грядой

Уральской горизонт разорван...

Туман усталый над рекой суров.

А за рекою

Тяжело

И грозно

Встает завод из грохота

И тьмы.

Висят над ним,

Как огневые гроздья, —

Просвеченные плавкою дымы.

Гремят,

Гремят железные колеса.

Взахлёб парами спорыми дыша,

Везут чугун к мартенам паровозы.

И вылетают искры,

Словно осы,

Из каждого ушастого ковша...

А на краю завода,

В клочьях дыма,

Чернеют батареи коксохима.

Кому-то он

И нелюдим

И страшен

Сплошным огнем

И высотою башен,

Но я привык к его стальным высотам,

Где мой удел монтажницкий тяжел,

Где за свои

Шестнадцать лет работы

Я столько верст излазил

И прошел.

Сутулясь под баллоном кислорода,

Хрипел,

Но шел по трапу на леса.

И знал,

Что ждет

Высокая свобода...

И даль земли откроют небеса...

И сам увидишь:

Празднично и строго

К заводу жмется город

Неспроста.

И ты стоишь хозяином

И Богом,

У ног твоих — цеха

И высота.

Не всякому до неба дотянуться,

Не всякий крепок сердцем,

Головой...

Мне довелось не раз о высь споткнуться

И захлебнуться жгучей синевой.

Будь послабей,

Я на монтажных тропах

Работаю, измотанный вконец,

Давно б зачах,

Как у слесарки тополь,

Зачах, зачах,

Когда бы не отец,

Что обо мне до головокруженья

Раздумывал

Средь сельской тишины

За две весны до моего рожденья

И за шесть лет до мировой войны.

Он знал: ей — быть!

Предчувствовал по стонам,

По судорогам неба и земли.

Не зря ж ветра

С фашистских полигонов

Всё чаще гарь свинцовую несли...

Обилье гроз

И сочность молочая

Он пояснил догадкой на миру:

— Нет, дорогие, это — не случайно,

Нет, мужики, такое — не к добру!..

И, выйдя на проулок в час рассветный,

Перебирая прошлое в уме,

Не торопясь,

Принюхивался к ветру

И по-крестьянски думал обо мне.

И осторожно взвешивал решенья

Он

На весах полынной тишины.

За две весны до моего рожденья

И за шесть лет до мировой войны.

Он знал: ей — быть!

По сердцу,

По уставу

Его винтовка первая в строю...

И первые окопы,

И заставы,

Где ты меж пуль,

Безвестности

И славы

Едва ли сносишь голову свою...

А как же сын?

А вдруг родится хилым?

Ему в наследство передаст война

И первый кнут,

И первый плуг,

И вилы...

Ну как же так он выживет без силы?

И будет лишь отцова в том вина?..

Он размышлял.

В низинах птахи пели.

Отец глядел на синеву в упор.

Ни табаком,

Ни водкой,

Ни бездельем

Он кровь свою не портил с этих пор.

А шел в луга

Уверенный

И сильный,

Литовка косо падала с плеча.

Свистела сталь.

И при мечте о сыне

По жилам кровь металась, горяча

От плотных трав

И солнечного жженья.

Садился он на отдых у копны.

За две весны до моего рожденья

И за шесть лет до мировой войны.

Он знал: ей — быть!

Предвидел эти сроки...

И пил простор

Из светлой чаши дня...

И до сих пор

Меня питают соки

Его берез,

Лугов

И ячменя.

Нас двенадцать парней — вся бригада,

Славная

Монтажная братва.

И дрожит под нами эстакада,

На леса садится синева.

Мы идем у цеха на виду,

Как двенадцать месяцев в году!

Раз и два...

И мачты над пролетом!

Гром стальной качает корпуса.

И, клубясь,

Летит от электродов

Золотая россыпь на леса.

Если день с утра толково начат —

Посидим,

Покурим,

Посудачим...

Глянет мастер на часы,

Поморщась,

Не по сердцу — по работе хмур.

И вздохнет глубоко нормировщик,

Про такой прослышав перекур.

Никакая мера не годится

Нашу силу уместить в таблицы!

И опять огнем заплещут выси.

Словно струны,

Тросы зазвенят.

Приходи,

Товарищ,

Подивись ты

На таких размашистых ребят.

За работой все мы на виду,

Как двенадцать месяцев в году!

День закончим —

И обмякнут тросы,

Звон стальной вернется в швеллера,

Солнце,

По-вечернему, раскосо,

С нами распростится до утра.

Но до завтра —

Широки и хватки —

Не остынут швы электросварки...

И в ночи осенней некороткой

В лунном свете заблестит каркас.

И приснятся мачтам

И лебедкам

Сны не про кого-то,

А про нас!

Пугливо жмутся воробьи под крышей.

Кружит метель,

Мутна и холодна.

В восьмом часу

Вечернего затишья

К нам постучится женщина одна.

Морщиниста,

С отекшими руками,

В платке старинном,

Валенках седых.

Она придет на полчасочка к маме,

И разговор их, как обычно, тих.

Склонясь к столу,

Как две усталых птицы,

И разомлев от чая и бесед,

Они глядят друг другу скорбно в лица,

Как времени ушедшему вослед...

И знаю я об этом не случайно,

Что их свело на городской земле.

У женщины — тоска в глазах печальных,

Как и у мамы

Думы о селе.

О том селе,

Где плакала

И пела,

Где дом ее у речки — невысок.

Где жизнь ее,

Как яблоко, созрела,

Осыпалась,

Как поздний колосок.

А к старости вдруг стала городскою:

Позвал сынок —

Умчалась налегке

Из мест родных

К внучатам

И покою.

Приехала негаданно — к тоске.

К тоске по дому,

По родимым лицам,

По неказистым улицам села.

Она опять вздохнет

И прослезится:

— А может, дом напрасно продала?

Что говорить,

Тоска — она всесильна.

Но вот одну я думу берегу,

Что жить поодаль от внучат,

От сына

И на родной земле я не смогу.

А много ль нам для счастья нужно, старым?!

Лишь у детей бы ладились дела.

Мой сын-то стал уж

Главным сталеваром, —

Работа горяча и тяжела.

Уйдет он в цех,

А я гляжу на пламя.

Гляжу, гляжу —

И проступает дрожь:

В глазах — не то огонь,

Не то ветрами

Раскачана желтеющая рожь...

Все на веку меняется так быстро.

Как в сказке все меняется, поверь, —

Была в селе женою тракториста,

И сталевара матерью теперь...

И чашкой чая встречу подытожив,

Простится с мамой тихо у дверей.

Есть в старости Особенная схожесть

В улыбках,

Жестах наших матерей.

Они родня —

Своей любовью к детям,

Они родня —

По думам,

По судьбе...

Они умеют,

Как никто на свете,

Чужую боль примерить на себе.

О мой Урал!

Да будет место свято!

Перед тобой за радость я в долгу.

От бурых руд.

От всполохов.

От злата

Позолотели лоси на бегу...

Здесь людям все припасено веками —

От склонов гор

До сосен,

До зари,

Круги озер,

Где тайно дремлют камни

С зелеными прожилками внутри.

Сошли снега —

И зачернели горы,

Листвой осенней тянет от земли.

И высотой апреля,

И простором

Привязаны к озерам журавли.

В каких краях они отзимовали?

Куда они спешили неспроста?

Но отдохнуть присели на Урале,

— Отяжелила крылья красота.

Весенний ливень хлынул по газонам,

И провалился первый гром меж туч.

Защекотало ноздри черноземом,

— Он по весне так молод и пахуч!

Пахуч, пахуч,

Как ландыши,

Как мята,

Раскачанный ветрами

И сквозной.

Лишь сердцу деревенскому понятен

Его щемящий запах позывной.

И не на шутку мать засуетилась,

Пожитки вдруг связала в два узла.

Враз

Чернозема яростная сила

Её в места родные позвала.

И понял я

Из долгих разговоров,

Что убеждаю понапрасну мать:

Ни высотой апреля,

Ни простором

Ее в моем краю не удержать.

Она ко мне:

— Прошу, сынок, послушай!

Ведь человек,

Он сам себе не раб...

Ты не держи меня,

Уважь старушку.

Ну, отпусти до осени хотя б!

Я повожусь с картошкой в огороде,

Огорожусь от думок бороздой...

Пятнадцать соток — и немного вроде,

Да жалко землю оставлять пустой!..

Не положу на сердце крест великий.

Что скажут люди?

Тяжек их укор,

Когда полынь,

Осот

Да повилика

Повыползут наружу,

Как позор...

Перед судьбою мы не виноваты.

Скажу одно,

Что рядом нам не жить —

Ведь яблоню, идущую к закату,

Ни на какой земле не приживить...

Усталость в сердце стала ощутимей,

Знать, кочевать совсем не по летам.

Чтоб не отвык ты

От земли родимой —

Пусть холмик мой поднимется —

лишь там...

Наполнились лазоревые соты

Апрельского заката — до краев.

Иду тропой березовой с работы,

Любуюсь круглой белизной стволов.

Гудят березы,

Бредят буйным соком

И охмеляют душу,

Как вино.

Уже огни запрыгали по окнам,

Темно мое —

Без матери — окно...

И замер я невольно перед домом,

Как замирают токи на нуле...

А где-то на раздольях чернозема

Одним огнем прибавилось в селе...

И в том огне

Какая боль и сила!

Он колок мне,

Как свежее жнивье...

Мать в сто свечей

Пред всеми засветила

Седое одиночество свое.

Горит огонь,

Горит в селе далеком,

Шарахается темень от огня...

И два луча,

Летящие из окон,

Как рельсы,

Дотянулись до меня...

Шумит завод.

В горячем нашем деле

Мы с ним одной судьбой наделены.

Но матери прижиться не сумели

В чужом краю,

Что обжили сыны.

Размах цехов,

И чугуна кипенье,

И высота стальная батарей

Окуплены тревогой

И терпеньем

Вдовеющих по селам матерей.

Они о нас толкуют ежедневно.

Им привелось на горевом пути

Не только

Тяжесть подвигов военных —

И тяжесть одиночества нести...

1971-1973