Рассказ

Человек без тайны беднее,

чем без имущества

Корейская пословица

Дождь все накрапывал с низкого серого неба, темнело. Полтора часа я бесцельно бро­дил по зоопарку, не зная, что делать.

Этот день начался как обычно, с обзвона клиентов. «Вы не переду­мали? Может, все-таки купите ту квартиру, что смотрели на прошлой не­деле? Нет? А когда вам перезвонить? Никогда? Спасибо, всего хорошего». И далее в том же духе. Я работал агентом в «Джабраил- эстейт» уже пару лет и числился на хо­рошем счету, правда звезд с неба не хватал. Однако по­следний год зарплату не повышали, мотивируя убытками, хотя дирек­тора сменили себе за это время иномарки.

А после обеда случилось непонятное. Вызвал меня коммерческий ди­ректор Алексей Борисович, и говорит:

- Помнишь трешку на Ленинском, что месяц назад забодал?

- Да.

- Так вот, она гнилой оказалась, - и он с интересом посмотрел на меня карими выпуклыми глазами, будто видел впервые.

- Да ну, не может быть, я все документы по десять раз проверял.

- Не да ну, а неустойку тебе платить. С хозяином сам будешь объяс­няться.

Скоро я уже входил в кабинет генерального директора. Он, как обычно, сидел в шикарном кожаном кресле и делал вид, что работает на компьютере. На самом деле он просто играл в «Дум».

- Что ж ты так облажался? – спросил он, отрываясь наконец от эк­рана и зорко оглядывая.

- Не может быть, Джабраил Мусаевич, все было чисто. Уверен, тут ка­кая-то ошибка, давайте вместе документы посмотрим, - внутренне со­дрог­нувшись, ответил я.

- Ну уж нет. Тебе, ослиная голова, анализа мочи дать нельзя. Ника­ких документов ты уже не посмотришь. Вноси двадцать тысяч баксов неус­тойки и выметайся отсюда к свиньям собачьим, – и снова уткнулся в мони­тор, где, вос­пользовавшись паузой, вовсю развоевался страшный монстр с огнеметом напе­ревес.

Из кабинета я вышел ни жив ни мертв, собрал барахлишко, отпро­сился у начальника от­дела, который сочувственно покачал головой и ска­зал на проща­нье: «Ты уж не обижайся, про­сто концепция изменилась. Ре­шили, значит, взять тебя за хобот». И выразительно возвел очи горе.

Домой, где я жил один, возвращаться сразу не хотелось, и в конце концов я оказался в зоопарке. Стараясь укрыться от дождя, спус­тился под смотровую площадку у вольера белых медведей. Там не было ни души и царил по­лумрак, только голубели окна подводного обзора. На стенах и даже стеклах виднелись над­писи, сделанные, вероятно, подростками в це­лях самоутверждения.

Среди всяких «рэпов» и «децлов» выделялся странный значок, похо­жий на кусок фото­пленки с кадрами, который повторялся почти на каждом окне. Я попробовал его стереть и с удивлением понял, что он нацарапан снаружи. «На­верное, строители развлекались», - подума­лось мне.

Неожиданно из мутной глубины показался белый медведь и сунулся мор­дой к самому стеклу, смешно перебирая лапами. Его изжелто- белая густая шерсть красиво колыхалась в воде. Он серьезно поглядел на меня, потом не­сколько раз открыл и закрыл пасть, будто соби­раясь что-то ска­зать. Пузырьки воздуха рванулись вверх, зверь перевернулся на спину и уп­лыл.

«Красив, зверюга!» – подумал я, хотя напускное добродушие его морды напомнило лицо Отари Квантришвили. И собрался было уходить, как медведь появился снова, с зажатым в передней лапе то ли осколком камня, то ли обрез­ком арматуры.

Уцепившись за бетонный выступ, он стал сноровисто царапать по стеклу, прямо на уровне моих глаз. Скоро я увидел уже знакомый рисунок: схематичное пересечение прямых. Потом, поймав мой взгляд, зверь отто­пырил большой ко­готь на передней лапе и, ткнув им вверх, стал всплывать. Как во сне, побежал я по лестнице на воздух и заглянул в вольер.

Там было три медведя. Двое поменьше играли, а третий сидел на задних лапах у скалы, забавно сложив передние на животе, будто чего-то ждал. При виде человека он сразу оживился и помахал мне. Удивляясь сам себе, я крик­нул: «Чего тебе надо? Решетку?» Он отрицательно качнул го­ловой и стал пере­бирать передними лапами, будто взбираясь по лестнице, в придачу вытащив из-за спины обрывок веревки. «Веревочную лестницу?» – догадался я. Умка бы­стро кивнул большой грязной головой и одобри­тельно захрипел.

«Что вы тут орете? Уходить уже пора, семь часов!» - неожиданно раз­дался со стороны громкий голос и я заметил мужика в зеленой форме, идущего по дорожке. Медведь, услышав голос сторожа, встал на четве­реньки и неук­люже скрылся в пещерке. А я побрел к выходу, пы­таясь ос­мыслить впечатления бурного дня.

Ночью я спал плохо, мне снился умка, сидящий за компьютером, и дирек­тор, пытаю­щийся вылезти из вольера, чтобы со мной разобраться. Под утро, в полудреме, я задумался, кто этот медведь. Инопланетянин, на­блюдающий за людьми с неясными целями, а может, в зверя после смерти переселилась душа человека, например шамана или какого-нибудь кол­дуна. Вдруг он сможет мне помочь.

В тот же день, взяв больничный, я помчался выяснять под­робности о злосчастной трешке. Никаких концов обнаружить не удалось, несмотря на связи и щедрые посулы. После обеда, вспомнив зоопарк, я купил в хозяй­ственном ка­проновый канат, деревянные черенки и скоро уже стоял у зна­комого вольера с импрови­зированной веревочной лестницей в спортивной сумке.

Вчерашний медведь лежал на боку под скалой, грустно глядя в небо, но, увидев меня, сразу встал и подошел к воде. Как только отошла ста­рушка с внучкой, маячившие с другой стороны ограждения, я, зацепив ле­стницу за кронштейн, сбросил вниз. Зверь тут же прыгнул в воду и поплыл к отвесной скале, переходящей в обзорные окна и с неожиданной ловко­стью полез вверх. Я инстинктивно оглянулся. Вокруг не было ни души, лишь около жирафятника кто-то курил на скамейке спиной ко мне.

«А вдруг сожрет», - похолодел я вдруг от неожиданной мысли, но было уже поздно. Умка, тяжело отдуваясь, наконец вылез и, перемахнув через пара­пет, стал рядом на задние лапы. Потом, добро глядя на меня, как-то зашебур­шился изнутри мокрой шкуры. В это время под мордой об­разовалась щель и стала стремительно расти, расширяясь вниз. И из шкуры, пыхтя и отплевываясь, вылез бородатый детина, страшно воняя бомжатиной. Он радостно улыбнулся, дохнув сырой рыбой, и протянул грязную ладонь.

- Эдуард, - прохрипел он еле слышно, - Спасибо, мужик, что выру­чил. Полгода уже тут сижу, обрыдло страшно, – и принялся сворачивать шкуру.

Немного очухавшись, я выдавил из себя:

- Чего ж сразу не сказал, что тебе надо? На хрена знаки на стекле ри­со­вал?

- Да голос от холодной рыбы сел, еле говорю.

- А это зачем? – показал я на шкуру.

- Да так, денег кой-кому задолжал. У меня тут смотритель знакомый работал, а месяц назад пропал. А из газеты узнал, что Кукарачу на­конец-то замочили. Одно к одному, думаю, надо ноги делать, а вылезти не могу и голос сел. Стал знаки чертить. Народ только ржет. Ладно, бери шкуру, ве­ли­кая вещь, спецкомбинезон норвежских диверсантов. Пуля не берет, кев­ларовая, один погранец в буру продул.

Парень вытащил из нутра небольшой рюкзачок и бодро зашагал вразва­лочку к выходу на Садовое кольцо. Скоро его тренировочный кос­тюм исчез за поворотом, а через минут десять, спрятав вонючую шкуру и лестницу в сумку, отвалил и я, по дороге прикидывая, что делать дальше, но ничего умнее корей­ской поговорки «Из 36 способов спастись лучший – это бег­ство», в голову не приходило.

Я подошел почти к самому подъезду, когда рядом остановилась но­вень­кая «БМВ», и что-то екнуло в груди. Тонированное стекло передней двери плавно опустилось и показалась физио­номия генерального.

- Так значит ты болеешь! – строго сказал он.

- В аптеку ходил, - ответил я, растерянно тряся сумкой, - один живу.

- Слушай, больной, - продолжал Джабраил Мусаевич все тем же то­ном, - я вижу, ты обыч­ных слов не понимаешь. Так вот, если через неделю двадцать тысяч долларов не заплатишь или свою вши­вую квартиру на меня не перепишешь, убю на хрен, как собаку, - в минуты огорченья у него ино­гда прорезался акцент.

Гримаса отвращения исказила его гордое лицо восточного царя, он вы­плюнул жвачку и машина рванула с места, распугивая прохожих.

На следующее утро в дежурной части милиции меня явно не ждали.

- Мы коммерческой деятельности не касаемся, вы же, барыги, не по­мо­гаете нам правопорядок охранять. Вот когда убьют, тогда и приходи, а за­явление можешь сюда сунуть, - бодро отозвался лейтенант, указывая на тол­стую кипу исписанных листков, после того, как выслушал мою груст­ную исто­рию и снова уткнулся в газетку с го­лыми девками.

Дома я развесил на балконе выстиранную в машине шкуру, собрал самое необходимое и, достав из бара загранпаспорт, прикинул, куда бежать от ковар­ного начальства. В Европу не пустят – я в свое время играл в Гер­мании на бала­лайке с просроченной визой. В Штаты – тоже – когда-то сдал в их посольство заявку на эмиграцию. Придется изыскивать внутренние ре­зервы.

Я снова рва­нул в зоопарк, но там меня постигло фиаско. Никаких следов приятеля Эдуарда не нашел, а зондаж сотрудников на предмет пре­доставления убежища окон­чился ничем. Все, кто имел отношение к белым медведям, пребывали в про­страции. В «Макаке» уже появилась гнусная заметка под заголовком «Голодные бомжи съели в Москов­ском зоопарке всех белых медведей со шкурой и кос­тями».

Но духом тем не менее не пал, что-то подсказывало мне, что выход есть и он рядом. Ве­чером я залез в уже высохшую шкуру и был потрясен: там было полно удобных карманов для всякой всячины, морда идеально подгонялась по лицу, обеспечивая хороший обзор, подвиж­ными когтями можно было считать мелочь.

Неожиданно в памяти всплыла встреча выпускников школы и шуст­рый парень из парал­лельного класса, представившийся директором пере­движного зверинца. Я тут же бросился к записной книжке, и скоро уже вы­яснил, что он с удовольствием приютит у себя на год – пол­тора белого медведя, тем более с высшим образованием. Квартира моя была давно продана за выездом, машину я водил по доверенности, деньги лежали в надежном месте, а жена уже год как уехала от меня в Нью-Йорк и вестей о себе не подавала.

Трайлер ехал бойко. Я, умаявшись с непривычки, заснул почти сразу по­сле скромного ужина, несмотря на вонь и духоту. Однако посреди ночи меня все же разбудило странное по­стукивание. Открыв глаза, я увидел темнеющие в углу дальней клетки массивные фигуры. Спиной ко мне у за­жженного фонарика возились горилла, которая еще утром, в Мытищах, со­жрав гроздь бананов, жутко ревела и гулко била себя в волосатую грудь пудовыми кулаками и ги­гантский ленивец, тогда же меланхолично жевав­ший в соседней клетке веник на потеху ре­бятишкам, не подозревая, что па­леонтологи считают его вымершим более пятнадцати тысяч лет назад.

Застегнув шкуру, я потихоньку пополз на свет. Неожиданно горилла обернулась. Странно, но вместо свирепой морды на меня глянуло довольно симпатичное лицо мужчины средних лет, которое не портили даже желтые клыки на сильно выступающих вперед небритых челю­стях.

- Хватит придуриваться, - добродушно сказал он, - садись лучше в нарды на победителя. У нас все серьезно, на пиво играем. Заодно поведа­ешь, как дошел до жизни такой.

Тут и гигантский ленивец оглянулся, сверкнув очками, достал из-за па­зухи бутылку, ле­ниво помахал ею в воздухе и, задрав вихрастую голову, с ви­димым удовольствием отпил из горла.